Русский фронт, 1914 – 1917 годы

Таким образом, оценки боеспособности русских вооруженных сил явились важным фактором нагнетания обстановки внутри германского офицерства, стали причиной повышения кадрового давления. Тем не менее, внимательно наблюдая за военными реформами в России и за ее экономическим развитием,¹⁴⁸ часть германских военных настаивала на немедленной атаке Франции, особенно во время кризисов 1905 и 1909 гг., однако кайзер к тому времени перестал быть сторонником превентивной войны, если когда-то и был таковым.¹⁴⁹ Зато эта концепция полностью удовлетворяла Бетмана, который при всей своей сдержанности в экспансионистских планах считался русофобом. С началом войны ситуация решительно изменилась: теперь «превентивная война» стала отражением мифа об оборонительном для Германии характере войны, спроецированным на политические реалии. Довоенное чувство общности взглядов между офицерством двух консервативных монархий должно было смениться соревнованием и напряженным поиском принципиальных различий и/или профессиональных преимуществ над противником.

В русской армии крайне бедственное положение младшего офицерства¹⁵⁰ и сомнительные шансы на сколько-нибудь хорошую карьеру привели к резкому падению престижа армейской службы среди интеллигенции и дворянства. Это привело к тому, что, несмотря на богатые традиции и благотворное влияние реформ 1905–1914 гг. на положение младшего командного состава, большое количество офицерских мест в армии оставалось вакантным. Некомплект достигал нескольких тысяч офицеров!¹⁵¹ Ликвидировать эту ситуацию без чрезвычайных мер было невозможно, годовой прирост офицеров из всех источников (выпуск из училищ, производство из унтер-офицеров за особые заслуги и одногодичников и т. д.) составлял около 3–3.5 тысяч и едва покрывал убыль офицерского состава (в год около 2.7–3 тысяч человек).¹⁵² В России большие надежды возлагали на дальнейшие меры по улучшению довольствия офицерского корпуса и вообще на Большую программу развития армии и флота, едва-едва рассмотренную Думой, а пока германский Генштаб вполне учитывал не только потенциальные мобилизационные возможности огромной России, но и очевидные недостатки в количестве и качестве офицерского корпуса ее армии.

Германская империя не могла предъявить осмысленных территориальных претензий ни к одной стране Европы, кроме, может быть, своей союзницы Австро-Венгрии.¹⁵³ Широко известные проекты Пангерманского союза по аннексии прибалтийских земель и их присоединения к Кайзеррейху до войны и на протяжении большей ее части оставались заведомо утопическими мечтами,¹⁵⁴ которые германские правящие круги не воспринимали всерьез вплоть до Февральской революции в России, а в периоды потепления русско-германских взаимоотношений относились к ним даже резко отрицательно. Германия с огромной тревогой следила за тем, как Россия выходит из тяжелого положения, в котором она оказалась по итогам Портсмутского мира, удачно нормализовав отношения в 1910 г. даже с Японией и освободив тем самым 300 тысяч солдат для европейской войны.¹⁵⁵ Среди части придворных, дипломатов и отставных военных Россия представлялась почти орудием грядущего Апокалипсиса, скорого и неизбежного. Именно это явилось основанием для последовавшего за объявлением войны почти всеобщего твердого убеждения в том, что именно Германия — обороняющаяся сторона. С этой точки зрения, можно считать дипломатическую переписку Вильгельма II с Николаем II 29–31 июля 1914 г. продуманной и удачно завершившейся провокацией, так как вина России в объявлении открытой всеобщей мобилизации неопровержима, а все остальное рассматривалось как адекватные меры ответа.¹⁵⁶ И сегодня, спустя 100 лет с лишним лет, в мировой историографии продолжаются дискуссии о соотношении субъективных, объективных и случайных факторов по ходу эскалации международного кризиса в Великую войну.¹⁵⁷