Русский Исход. Керчь. 1920

«Это было, въ сущности говоря, самое тяжёлое время. Несмотря на прибытие въ портъ, казаки всё ещё страдали отъ жажды, такъ какъ воду подвозили на пароходы въ недостаточномъ количестве, а на некоторые и вовсе не подвозили; продовольствия также выдавали очень мало. Страдания ещё больше усугублялись сознаниемъ безцельности пребывания на судахъ и видомъ близкаго берега. Впрочемъ, «берегъ» самъ подошёлъ къ казакамъ, въ виде безчисленнаго количества лодочниковъ, торговцевъ съестными припасами, которые со всехъ сторонъ облапили суда. На лодкахъ самымъ соблазнительнымъ образомъ были разложены великолепный константинопольски хлебъ, копчёная рыба, фрукты и сладости. Были и спиртные напитки. Ко всему этому потянулись руки изголодавшихся казаковъ, но торговцы сразу же объявили, что они согласны продавать на какие угодно деньги, только не на русские. Конечно, кроме русскихъ, никакихъ денегъ у казаковъ не имелось. Но соблазнъ былъ великъ. И вотъ въ жадные руки торговцевъ посыпались долго хранимые серебряные рубли и золотые монеты, часы, перстни, обручальные кольца, портсигары и даже нательные кресты. Цены при этомъ устанавливались самыя произвольным, въ зависимости отъ жадности торговца и сопротивляемости голоднаго казака. Были случаи, когда за хлебъ отдавалось золотое кольцо или часы. Французы принимали меры къ прекращению этого грабежа и пытались было отгонять лодочниковъ отъ пароходовъ, но это ни къ чему не повело. Точно жадныя акулы, ища добычу, лодочники, отогнанные въ одномъ месте, назойливо подходили къ другому. И много, много казачьяго добра перешло тогда къ нимъ»[116].

Стояние на рейде Моды на пароходе «Херсон» С. С. Бехтеев описал такими проникновенными строками:

Царьградская всенощная
Сила ночь надъ дремлющимъ Стамбуломъ;
Тонули въ мгле уступы дальнихъ горъ;
И волны сини съ спокойнымъ, стройнымъ гуломъ
Гналъ гордо вдаль чарующий Босфоръ.
Горели звездъ червонныя лампады,
Купаясь въ зеркале серебряныхъ зыбей,
И въ дымке высились заснувшие громады,
Съ лесами мачтъ безсчётныхъ кораблей.
Сила ночь надъ куполомъ Софии,
Надъ колыбелью первыхъ христианъ,
Встречая насъ, изгнанниковъ России,
Восточной сказкой гордыхъ мусульман…
Замолкъ вдали последний грохотъ битвы,
И въ тишине надъ плещущей волной
Неслись съ судовъ вечерние молитвы,
И пели мы съ измученной душой.
И слушали насъ древнии твердыни,
Седой Царьградъ и трепетный Босфоръ,
И пелъ въ слезахъ у ногъ своей Святыни
Незримый православный хоръ.
А тамъ, изъ мглы туманнаго простора,
Где надъ мечетью искрилась луна,
Преданья старыя лазурнаго Босфора
 Шептала намъ скользящая волна.
И снилось намъ — съ таинственнаго брега,
Изъ зарева огней, изъ мрака дикихъ скалъ,
Державный призракъ вещаго Олега
Надъ нами щитъ победно простиралъ[117]

.

21 ноября Главнокомандующий генерал-лейтенант барон Пётр Николаевич Врангель издал приказ:

«Тяжёлая обстановка, сложившаяся въ конце октября для Русской армии, вынудила меня решить вопросъ объ эвакуации Крыма, дабы не довести до гибели истекавшие кровью войска въ неравной борьбе съ наседавшимъ врагомъ. Вся тяжесть и ответственность за успехъ предстоявшей работы ложилась на доблестный нашъ флотъ, бокъ о бокъ съ армией разделявший труды и лишения крымскаго периода борьбы съ угнетателями и насильниками Родины.

Трудность задачи, возлагавшейся на флотъ, усугублялась возможностью осенней погоды и темъ обстоятельствомъ, что, несмотря на мои предупреждения о предстоящихъ лишенияхъ и тяжёломъ будущемъ, 120 тысячъ русскихъ людей — воиновъ, рядовыхъ гражданъ, женщинъ и детей — не пожелали подчиниться насилдию и неправде, предпочтя исходъ въ неизвестность. Самоотверженная работа флота обезпечила каждому возможность выполнить принятое имъ решение. Было мобилизовано всё, что не только могло двигаться по морю, но даже лишь держаться на нёмъ. Стройно и въ порядке, прикрываемые боевой частью флота, отрывались одинъ за другимъ отъ Русской Земли перегруженные пароходы и суда, кто самостоятельно, кто на буксире, направляясь къ далёкимъ берегамъ Царьграда.