Русский консерватизм и его критики: Исследование политической культуры

Одним из аспектов родственных связей, объединяющих племенные союзы, является обычай коллективного принятия решений по принципу «что касается всех, должно обсуждаться и одобряться всеми» («Quod omnes tangit, ab omnibus tractari et approbari debet»)[5]. Собрание всех свободных взрослых мужчин — это характерный институт племенного сообщества, который позднее, когда племена обустраиваются и приобретают политические атрибуты, становится формой представительства. Римский историк Тацит в своей «Германии» подтвердил, что германские племена регулярно созывали такого рода собрания: «О делах, менее важных, совещаются их старейшины, о более значительных — все; впрочем, старейшины заранее обсуждают и такие дела, решение которых принадлежит только народу», а народ должен одобрить их решения. Их цари, добавлял он, не обладали «безграничным и безраздельным могуществом»[6].

Вторая черта племенного строя, имевшая важнейшее значение для развития Запада, — это то, что поголовьем скота, главным экономическим капиталом, племя владело не коллективно, а частным образом: «С юридической точки зрения частная собственность на поголовье скота среди племен — это неотъемлемое право»[7]. Как только племена осели и обратились к сельскому хозяйству, они перенесли право частной собственности и на землю. Иллюстрацией процесса перехода от племенной собственности на поголовье скота к установлению собственности на землю может быть ранняя история израильтян, с помощью жребия поделивших землю между 12 племенами после переселения в Ханаан[8]. Результатом стало появление земельной собственности у племенных и полуплеменных групп. Так же поступили греки в Элладе (после переселения из Ионии) и в своих заморских колониях[9]. Эти племенные обычаи расходились с обычаями неплеменных, устойчивых сообществ, которые преобладали в древней Месопотамии или Египте фараонов, где сельским хозяйством занимались небольшие семьи, а земля принадлежала правителям и храмам[10].

На всем протяжении европейской истории существование частной собственности было единственным и непреодолимым препятствием, сдерживавшим появление неограниченной королевской власти, поскольку оно заставляло правителей обращаться к своим подданным за финансовой поддержкой и таким образом уступать им долю политической власти.

Священное право частной собственности было аксиомой европейской политической мысли и практики. Примером такого мышления может служить заявление Жана Парижского (ок. 1255–1306), влиятельного теолога и философа, который провозгласил, что ни король, ни папа не могут брать товары подданного без его согласия[11]. В Испании XV века подобное отношение, разделявшееся Фердинандом и Изабеллой, было выражено юристом Паласио Рубиосом: «Королю поручается только управление королевством^ не владение им; что касается собственности и прав государства, то это достояние общественное, оно не может быть частным владением кого бы то ни было»[12].

Приверженность частной собственности была так глубоко укоренена в Европе, что даже Жан Боден, теоретик королевского абсолютизма, отрицал право королей посягать на нее посредством произвольного налогообложения или конфискации[13]. Он различал истинную монархию и деспотизм главным образом в зависимости от отношения монарха к собственности: в условиях деспотизма собственность находилась в распоряжении правителя[14].

Это не были отдельные высказывания. Чарльз Макилвейн завершает свое великолепное исследование средневековой политической теории следующим заявлением:

Если бы меня спросили, какой из известных принципов, вобравших в себя достижения мировой политической мысли, наилучшим образом включает в себя ныне здравствующие политические концепции позднего Средневековья, мой выбор, я полагаю, был бы довольно неожиданным и подходящим не для всех случаев, но это единственный выбор, который я готов защищать после изучения этого периода. Это афоризм из «De Beneficiis» Сенеки: «Ad Reges enim potestas omnium pertinet: ad singulos, proprietas» — koролям принадлежит власть над всем, частным лицам — собственность[15].

Как только племена переходят к оседлому образу жизни, появляется публичная власть, воплощенная в государстве, а также различие между частным и общественным правом. Сэр Генри Мэн таким образом описал эту трансформацию:

История политических идей фактически начинается с предположения, что родство по крови — это единственно возможная основа объединения людей в политической деятельности. При этом ни одно из тех пагубных волнений, которые мы выразительно называем революциями, не стало причиной столь глубоких и удивительных изменений, которые произошли, когда какой-то другой принцип, например принцип соседства, впервые утвердился в качестве основы коллективных политических действий… В первобытной древности невероятно странной или даже чудовищной показалась бы идея о том, что какая-то группа людей может пользоваться коллективными политическими правами просто потому, что они живут в одном географическом регионе[16].