Русский крест: Литература и читатель в начале нового века

Незнание всегда простительно, даже невежество извинительно, – когда и то и другое не «учительство». А если перед нами на самом деле книга, претендующая хотя бы на «факультативный учебник» (определение В. Топорова, который, как следует из выходных данных, является хоть и не автором идеи, как выяснилось, чужой, уже опробованной во Франции, но автором названия – «Литературная матрица. Учебник, написанный писателями»), то знак «При участии филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета» дорогого стоит.

Опять сворачиваю на дорожку филологии; так как обстоит дело с писательством? Можно ли трогать классику руками современных писателей? Полезно ли – ввиду того, что они, бывает, ошибаются в фактах и далеко летают в вольных трактовках?

Можно, нужно. Полезно.

И последнее.

Так выдерживает ли современная словесность не как учебное пособие (факультативное, альтернативное…) экзамен – быть рядом с классикой?

Иногда – даже легче, чем собственно художественными сочинениями. Прикрывая свои заплаты и дыры – судьбами великих.

Но существуя!

Искусство при свете искренности

Если мужества в книгах не будет,

Если искренность слез не зажжет —

Всех на свете потомство забудет

И мацонщиков нам предпочтет.

Тициан Табидзе.

Перевод с грузинского Бориса Пастернака

Когда читаешь стихи, а особенно когда перечитываешь, движешься вглубь стихотворения. Текст (сухое, игольчатое, не очень любимое мною слово, но произведение еще хуже) открывает створки внутрь, – а не только вне (в контекст). Когда читают прозу, в лучшем случае следят за сюжетом и персонажами. Письмо пушкинской «Пиковой дамы», лермонтовской «Тамани», боюсь, скрыто навсегда. Утрачено понимание – не текст. А кто виноват? Вы и убили-с, как говорит Раскольникову Порфирий Петрович. Убили – начав представлять пересказ, да еще и с ошибками, как аналог понимания текста. Например, того же «Преступления и наказания» – в виде «Шедевров» с сокращенным пересказом. Помните такие издания? Произведшие на меня дикое тогда впечатление. Как это можно, – наш/свой брат филолог пересказывает («роман тискает») для школьника или даже хуже того – студента ту же «Капитанскую дочку». Да, подумала я тогда, – пропал калабуховский дом…

И он пропал.

Доставшийся еще с советских времен, но и поныне распространенный штамп – литература и искусство – бессмыслен. На самом деле никакой отдельности нет. Литература – искусство. Либо ее нет. Есть – высказывания, слова, верные или нет, есть социальная, политическая, гуманистическая и т. д. позиция, – а литературы нет. Только искусство вроде философского камня превращает слова в золото, ставя их в наилучшем порядке.

Литературное вещество – это поставленная автором перед собой и решенная данным текстом литературная задача.

Как-то я посетовала на дефицит этого самого литературного вещества в современной прозе, претендующей на социальную актуальность, что вызвало (со стороны людей, этим веществом обделенных, – как попадаются и среди музыкантов, увы, люди, обделенные музыкальным слухом) бурную реакцию. Да, уязвлены были именно те, для кого литературное вещество если не сомнительно, то явно не обязательно. Даже обременяюще.

Те, кто считает его появление в тексте само собой разумеющимся ( мы же пишем и говорим словами ), ошибаются. А литература сегодня действительно оказалась перед выбором: социальность или… Или искусство. А нельзя ли в одном флаконе? Или это уже литературная алхимия?

Кстати, когда речь идет о поэзии, то ars poetica входит в обсуждение, разумеется, само собой. Когда арт-критик пишет свой «Художественный дневник», он же не сюжеты Чехова или Гоголя (или будь даже Н. Коляды) пересказывает. Ars prosae – об этом вообще молчание. Почему, собственно, в рассуждении о прозе (и в ее оценке) игнорируются самые важные вещи – архитектоника, стиль, язык, соотношение голосов, система персонажей?

Не говоря уж о такой вещи, как жанр.

О жанре вообще позабыли – и, мне кажется, говорят и рассуждают об этой важнейшей категории только члены жюри трех премий – за лучший роман («Букер»), за повесть года («Белкин») и за рассказ («Казаковка»). Всему остальному – общий целлофановый мешок под названием «Большая книга». Ну что это такое – большая книга? есть маленькая? средняя? А мерить как будем – в каких единицах?

Поэтика прозы не менее, если не более сложна, чем поэтика поэзии. Рецензия на оперный или драматический спектакль не представима без детального разбора того, как (а не того, о чем поют). А что, мы не помним времени рецензионного расцвета литературной аналитики, работающей как можно ближе к тексту? Когда каждый оттенок прозы должен был быть рассмотрен напросвет – это и было настоящим литкритическим profession de foi?