Русский мат, бессмысленный и беспощадный, на войне и военной службе

Во второй половине XIX века с народным сквернословием велась деятельная борьба в основном священниками и мирянами Православной Церкви. Позиция Церкви была заявлена в заголовке одного из «листков», посвященного этому вопросу: «Тяжкий грех — сквернословие»[68]. Основания такой позиции остаются неизменными по сей день, — уста, которые возносят хвалу Богу в молитве не должны оскверняться произношением бранных слов: «Ни один источник не может изливать соленую и сладкую воду» (Иак. 3, 12). Слово «скверный» происходит от «скверна», которое в словаре В.И. Даля толкуется в том числе и как «все богопротивное». Другими словами, матерщина богопротивна, мерзка и непристойна — так считал В.И. Даль; так, очевидно, считал некогда и русский народ, зеркалом языка которого традиционно признается словарь.

Начало широкого распространения мата в отечественном воинском дискурсе приходится на годы революции и Гражданской войны, когда народ, отринув нормы «буржуазной» морали, без помех со стороны власти и отделенной от государства, гонимой религии предался вкушению запретных плодов.

«Искусство» сквернословия вместе с арготическими[69] выражениями в «окаянные дни» (по И.А. Бунину) вошли в разговорную речь настолько, что даже стали своеобразной визитной карточкой победившего пролетариата. «Большевизм родился из матерной ругани»[70], — не без основания полагал С.Н. Булгаков. Как это напоминает времена первой русской Смуты, когда, по свидетельству дьяка Ивана Тимофеева, ко всем прочим грехам русского народа приложилось «последнее нетерпимое зло — самовольное оскорбление каждым при ссорах лица ближнего, именно — зловонное произношение языком и устами матерных скверных слов, ибо этим они не укоряемому досаждали, а родную (мать) оскверняли своими ругательствами»[71]. Но в XVII веке русские люди хоть осуждали этот грех, правильно связывая моральное падение народа и войска, выражавшегося порой в откровенном потворстве многочисленным самозванцам, с безнравственностью отечественных «языковредных лжевоинов», чья свирепость и разнузданность приводила в ужас самих польских завоевателей.

После 1917 года сквернословие уже не осуждалось, ибо свидетельствовало о «пролетарском происхождении», простоте обхождения и близости к народу. В общении с подчиненными особенной простотой отличались красные командиры периода т. н. «красногвардейской атаки на капитал» (1917-1918). Например, некий С.М. Пугачевский, назначенный начальником костромского отряда Красной гвардии, для начала терроризировал свое расхлябанное войско: «…собрал всех офицеров гарнизона и, сказав им пару теплых слов, по русскому обычаю, добавил, что если отряд мой не выступит, так и знайте, — всех перевешаю. Добровольцам, записавшимся в отряд, сказал, что кто из них не поедет — расстреляю»[72]. Подобный стиль общения, конечно, во многом определялся характером «личного состава», который сам народный комиссар В. А. Антонов-Овсеенко честно характеризовал в следующих выражениях: «…были эти ребята бравые, не умевшие находить вежливых оборотов; а иногда были это и люди недостойные — пьянчуги и тупые насильники»[73].

Однако скоро выяснилось, что такое воинство еще могло наводить ужас на безоружного «буржуя», но противостоять более-менее регулярной армии было не в состоянии. Если употребление мата в строю есть хамство, то терпение его, пусть даже и по долгу службы, — холопство. Главные душевные качества хама и холопа — низость и наплевательское отношение ко всему, что не касается шкурных интересов. Именно «шкурники» были самой распространенной инвективой в текстах приказов по Красной Армии периода Гражданской войны; с ними яростно боролось советское командование. Примечательно, что это слово было неведомо до 1917 года. Естественно, что ни из хама, ни из холопа никогда не может вырасти сознательный воин, воспринимающий воинский долг как личную ответственность за защиту своей Родины, как того впоследствии требовала Военная присяга.

Чтобы двинуть массы в братоубийственную гражданскую войну, надо было народное сознание ожесточить. Особенно изобретателен в нагнетании классовой ненависти был лучший большевистский оратор, отец-основатель Красной армии, народный комиссар по военным и морским делам Л.Д. Троцкий. Он очень любил экспрессивные выражения, особенно словечко «раздавить»; не только враги, но и свои трусы, дезертиры, изменники у него должны были быть «раздавлены», «уничтожены», «стерты с лица земли», «стерты в порошок». Глагол «раздавить» передает не только решительность действия, но и неодушевленность объекта воздействия. Раздавить можно жука, таракана, вошь — все эти представители фауны у человека обыкновенно вызывают отвращение. Когда Троцкий требовал истребить и раздавить классовых противников, он недвусмысленно низводил их до уровня насекомых и пресмыкающихся, освобождая сознание красноармейцев от мыслей о возможной ответственности за убийство и от естественного чувства гуманности по отношению к соотечественникам.