Русский мат, бессмысленный и беспощадный, на войне и военной службе

Этой же цели служило применение в пропаганде и воинском дискурсе широкого спектра инвектив. Помимо «негодяев», «трусов», «предателей», «шкурников», «изменников» и прочих «отщепенцев», по возрастанию накала чувств в речах и приказах наркомвоенмора можно расположить «врагов народа», «разбойников», «контрреволюционные банды (контрреволюционных бандитов)», «наемников буржуазии (капитала)», «белую гадину», «белогвардейскую нечисть». В особых случаях могли применяться инвективы, оперировавшие ветхозаветными персоналиями, ставшими нарицательными, как, например, в приказе № 100 от 25 мая 1919 г. карательным войскам, предназначавшимся для подавления восстания на Дону: «Каины должны быть истреблены». Но Троцкому было далеко до изощренного словотворчества многочисленных «полевых большевиков», описанных впоследствии в прозе Андрея Платонова. Чего стоит, например, инвектива из прокламации некоего амурского партизана: «Товарищи! Гнусные рептилии изолгавшейся буржуазной прессы распространяют провокационные известия о насилиях и грабежах, якобы чинимых отрядом Каландарашвили…»[74].

Однако любой боеспособной армии требуется нравственная идея — как заявил в 1920 году на диспуте в комиссии по изучению опыта мировой войны сам Троцкий. Нравственная идея для красноармейца не могла быть иной, кроме как идеей классовой, и все же опора на социально-классовую нравственность не исключала и внимание к воспитанию нравственности общечеловеческой. В характерном приказе по Красной Армии № 140 от 7 августа 1919 года Троцкий писал: «Брань унижает человеческое достоинство, отучает человека от разумной речи, отучает его от мысли и тем самым ослабляет его боевую волю (выделено нами. — С.З.). Командирам и комиссарам вменяется в обязанность изгонять из обихода Красной Армии безобразные ругательства, каких нет ни в какой другой стране, и всеми мерами содействовать установлению достойных форм речи и товарищеских отношений»[75].

По другую сторону баррикад наблюдалось полное единодушие с красным наркомвоенмором по вопросу о сквернословии. Текст присяги воинов дружин Святого Креста, формировавшихся в белой Сибири в июле-августе 1919 года, гласил: «Я, брат дружины Святого Креста, обязуюсь и клянусь перед Святым Крестом и Евангелием быть верным Господу Христу, Святой Церкви и друг другу, быть трезвым, честным, совершенно не произносить бранных слов (выделено нами. — С.З.), не быть жестоким с врагом, к своим всей душой браторасположенным. Аминь»[76].

В Уральском казачьем войске еще весной-осенью 1918 года был известен старик-старообрядец казак Кабаев, организовавший для борьбы с большевиками группу стариков-«крестоносцев» человек в семьдесят, которые «бород не брили, табака не курили и нехороших слов в разговорах не употребляли»[77]. Старик Кабаев, участвовавший еще в скобелевских походах, разъезжал по войскам с медным восьмиконечным крестом на груди и со старинной иконой Богоматери в руках, пел псалмы, учил нравственности казацкую молодежь и нередко ходил с ней в атаку.

Во внешности Кабаева не было ничего воинственного. «Его морщинистое лицо, окаймленное бородой, на первый взгляд не представляло ничего особенного, и только серые глаза были интересны. В них светилась бесконечная доброта, любовь и наивность… И, глядя в эти глаза, я понял, что только его доброта, любовь и вера заставляют казаков идти на смерть»[78], — так передавал свои впечатления от русского «крестоносца» хорунжий Уральского казачьего войска. Много говорит рассказ самого Кабаева об обстоятельствах его ранения в ходе наступления белых на Уральск: «…около него убили казака и как он выругал красных — «у, проклятые!» и сейчас же был ранен в ногу. Но он продолжал идти. Убило другого казака около него, и ему стало страшно; как только почувствовал он страх, так упал, раненый в другую ногу. — Никогда не ругайся, сынок, и не бойся в бою, а иди с молитвою, и Господь сохранит тебя, — закончил он свой рассказ» [79]. В понимании Кабаева, даже относительно литературная инвектива (что уж говорить о сквернословии), свидетельствовавшая о неуловимом снижении духовного настроя воина, оказалась фатальной для защищенности его Богом, или судьбой, или некой «высшей силой», тут каждый пусть судит по мере своего разумения.