Русский мат, бессмысленный и беспощадный, на войне и военной службе

В Африке после принятия командования 2-м американским корпусом именно так он старался сформировать боевой дух в своих солдатах; очевидец вспоминал, что «все слова не годились для печати. Передать сказанное им в его выражениях, полных непристойных сравнений, позерства, честолюбия, сумасбродных суждений и проч., все равно никому не под силу»[114]. Схожие приемы Паттон демонстрировал, накачивая боевым духом солдат и офицеров 82-й воздушно-десантной дивизии перед высадкой на Сицилию (операция «Хаски»): «Генерал использовал терминологию, применяемую для описания половых актов. Он демонстрировал большое знание вопроса, особенно подчеркивая, что нужно делать, когда мы зайдем противнику в тыл… Я (командир полка. — Авт.) порой чувствовал себя неловко, и меня не покидало ощущение, что некоторые из наших солдат испытывали подобные чувства»[115]. По крайней мере, ближайший помощник Паттона в Тунисе генерал О. Брэдли отмечал, что тот «считал неприличную брань самым лучшим средством общения с солдатами. Если некоторые и были в восторге, когда он применял с изумительной оригинальностью свои знаменитые бранные выражения, большинство людей, на мой взгляд, чувствовали себя скорее шокированными и оскорбленными»[116].

Установка Паттона на эмоциональное заражение аудитории, чтобы произвести впечатление, понятна. Однако приведение солдат в бодрое настроение — лекарство сиюминутное, напоминающее мгновенное действие сильного обезболивающего. Оно снимает симптомы, но не устраняет причину, говоря медицинским языком. Все, на что мог рассчитывать генерал, говоря языком сержанта, — что его забористые словечки и выражения станут муссироваться в солдатской массе, способствуя возникновению «культа личности» командующего, покоящегося на иррациональной уверенности, что с этим отчаянным рубакой нигде не пропадешь. Впрочем, в этом он был не одинок. Сам главнокомандующий союзными силами в Европе генерал Д. Эйзенхауэр, во время инспекционных поездок «ругался, как сержант», что, по словам его биографа С. Эмброуза, нравилось солдатам[117]. В последнем случае представляется, что солдатам больше приходилось по душе, что четырехзвездный генерал не чурался близкого общения с подчиненными, что «он всегда умел увидеть в рядовом личность»[118], а уж какими словечками интеллектуал Айк сыпал, подлаживаясь под их язык, было делом второстепенным.

Имидж Паттона стремился укрепить представление о суровом техасском рейнджере; внешне он был очень узнаваем: кольты, отделанные перламутром, широчайшие бриджи с высокими кавалерийскими сапогами, лакированная каска, — все эти аксессуары ярко подчеркивали его индивидуальность. Восприятию «образа оратора» способствовали вступительные слова начальников частей, перед которыми разворачивался спектакль Паттона. Так, например, предварял его речь перед началом операции «Оверлорд» генерал Симпсон: «Вот мы собрались послушать великого человека. Человека, который поведет нас на встречу с тем, что нам предстоит, как герой, как искусный полководец, умеющий видеть все наперед»[119]. После промоушена всем присутствующим должно было стать ясно, что они слушают речь настоящего американского героя, а не «бестактного, психованного, неотесанного солдафона с одноклеточным мозгом незрелого юнца»[120].

Такое восприятие Паттона не было редкостью. Это обязательно надо иметь в виду адептам стиля общения с подчиненными на уровне «телесного низа», по изящному выражению М.М. Бахтина. Ясно, что наилучший эффект подобные речи должны были давать при выступлении перед молодыми необстрелянными солдатами, принимавшими позу генерала за чистую монету. Кстати, на Сицилии Паттон настолько прочно вошел в роль, что отвесил оплеуху солдату, страдавшему от боевой психической травмы. Это едва не стоило генералу карьеры.

И все же не парни типа Паттона составляли костяк офицерского корпуса американской армии в годы Второй мировой войны. Как правило, на командные должности попадали представители элиты американского общества, получившие прекрасное образование, воспитанные в духе пуританской морали, настоящие «офицеры и джентльмены», вроде Д. Эйзенхуэра и Д. Макартура. Умение держать себя в руках всегда было визитной карточкой джентльмена. «Презирать опасность, не струхнуть под огнем, — писал А. Моруа, — в их глазах это даже не свидетельство мужества, а просто признак хорошего воспитания… Преувеличение они считают худшим из пороков, а холодную сдержанность — признаком аристократизма»[121]. Именно такие качества обнаруживает генерал Каммингс — один из героев романа Н. Мейл ера — американского писателя, участника Второй мировой. Когда тропическая буря, обрушившаяся на остров, на котором оперировала против японцев его дивизия, смела коммуникации и уничтожила линии связи, Каммингс, кажется, один не потерял самообладания и твердо, по наблюдению его адъютанта Хирна, взял в руки управление войсками: