Русский мат, бессмысленный и беспощадный, на войне и военной службе

Насколько ожесточающее душу сквернословие могло и может заменить возвышенные цели войны, питающие сознательную работу духа воина? Думается, что не вполне, иначе бы не была столь печальной статистика боевых психических травм американцев в годы Второй мировой, когда в отдельные периоды количество пострадавших превышало количество призываемых под знамена, и не погибло бы вследствие ПТСР почти в три раза больше ветеранов Вьетнама по сравнению с тем, сколько жизней унесла та непопулярная война. Да и последние события, связанные с выводом американских войск из Афганистана и Ирака, свидетельствуют, что не только непомерные расходы, но и психологические издержки войны превысили разумный предел: количество пострадавших от ПТСР в этих войнах доходило в отдельные периоды до 15–17 %. И это при том, что в подготовке военнослужащих США утилитарно-технологическая парадигма на рубеже веков сменилась духовно-практической, ориентированной на расширение возможностей психики, овладение навыками саморегуляции, воспитание благородства, достоинства, уравновешенности, самообладания, сострадания, уважения к другим и прочих привлекательных качеств.

Вернемся к любезному отечеству. Все написанное здесь о сквернословии и грубости командиров и начальников как о свидетельстве их профессиональной некомпетентности, неумении владеть собой или стремлении статьи «ближе» подчиненным в меньшей степени у нас приложимо к рядовому и сержантскому составу. Тут можно говорить о распространении в армейской и флотской среде сквернословия как о следствии недостаточной морально-психологической устойчивости людей, не получивших полноценного образования и воинского воспитания.

На передовой и в ближайшем тылу солдатский мат служил средством эмоциональной разрядки. «Вообще-то тяжело на войне без крепкого словца, — это простодушное признание из дневника старшего сержанта В.И. Ермоленко. — Особенно нередко они вырываются в адрес фрица. Загнешь иногда в три царства и три государства, и в центр мирового равновесия, и на душе сразу станет легче»[127]. Конечно, фрицу такое облегчение души советского солдата никакого вреда не приносило. Попутно отметим, что в приказах высшего советского командования начального периода войны как только ни честили упомянутого фрица: «фашистской сволочью», «гнусным врагом», «фашистскими мерзавцами и разбойниками», «бандой злодеев», а уж Гитлера и вовсе — «людоедом» и даже почему-то «кровавым черносотенцем» (!). «Обнаглевший враг», однако, неуклонно продолжал продвигаться к Москве. И только когда советская пропаганда и советская военная риторика заговорили суровым и честным, свободным от ненависти к врагу, но исполненным любовью к Родине и ее святыням языком, тогда медленно, но верно мы начали вращать землю сапогами, по выражению В.С. Высоцкого, на Запад.

Ситуация со сквернословием советских военнослужащих, судя по всему, начала усугубляться, когда для пополнения действующей армии стали «подгребать» всех, включая умственно отсталых (дебилов) и уголовников, которые быстро обогатили армейский фольклор. «Осуждавшаяся политотделом ненормативная лексика — смесь эротического и лагерного фольклора процветала»[128], — свидетельствуют мемуары одного из пехотных офицеров. Происходили даже своеобразные «соревнования» по мату: кто дольше сможет безостановочно материться, не повторяясь в выражениях. Курьезно, но в описанном случае «безобразного соревнования» победил комсорг, которому «удалось, опираясь на свою начитанность и обширную лексику, превзойти всех — продержаться полчаса»[129].

Войну выиграли молодые, — в боевых порядках редко можно было встретить людей старше тридцати лет, особенно среди солдат, сержантов и младших офицеров. Естественно, молодой задор проявлялся в откровенно ребяческих выходках — противника могли от души выматерить, как описывает это Д.Б. Ломоносов, когда наши связисты случайно обнаружили и включились в линию немцев:

«Сидевший рядом командир взвода лейтенант Казбеков потребовал:

— А ну-ка, дай мне трубку.

Он слушал некоторое время, затем, дождавшись паузы, заорал в трубку:

— Эй, фриц! Пошел ты на…!

Послушав, протянул трубку мне. В ней звучала раздраженная тирада, в которой различались знакомые слова: “Иван, швайне, ферфлюхте хунд!”»[130]

Смешная бравада и откровенное мальчишество командира взвода имели важные последствия: они исключили возможность и дальше прослушивать переговоры противника или устроить на линии засаду и захватить языка. К тому же, немцы, как видим, в долгу не остались.