Русский мат, бессмысленный и беспощадный, на войне и военной службе

Неизжитые боевые впечатления прорывались в разговорах, которые велись с госпитальных коек; характерно, что велись они на языке, не называвшем реальные понятия, которые могли бы вызвать у окружающих собственные травмирующие воспоминания. «Наш лексикон, на котором ведутся рассказы, — свидетельствовал сержант Ю.М. Сагалович, — всего на пять-шесть слов богаче, чем язык, предложенный Ф.М. Достоевским в «Дневнике писателя», и состоявшего, как мы помним, из одного весьма короткого и односложного слова. Типичная фраза: “Слышу, б… летят.

Ну я, б… думаю, он — х…к, х…к — и все. Потом как е…л! Ну, б..!” — всем все было понятно»[131].

Это, пожалуй, единственный случай, когда можно сказать, что мат выполнял психотерапевтическую функцию. Ведь в разговоре не прозвучало ни одного названия вражеской техники, ни одного вражеского имени, ни одного действия врага, даже переданного эвфемизмом. Но психотерапевтическая беседа фактически удалась; рассказ о событии состоялся, а значит оно не получило шансов перерасти в травмирующее воспоминание.

Но и здесь не все выглядит так уж невинно. Интересно мнение ветерана войны Д.К. Левинского: «Две военные кампании (освободительный поход в Западную Украину и Западную Белоруссию и Советско-финляндская война. — Авт.) изменили людей: они прошли через смерть и ранения, научились хладнокровно убивать, теперь многие не могли разговаривать без мата. За весь 1940 год, как бы нам не было трудно, мы обходились без него. А эти люди, познавшие огонь войны, необходимость убивать других, не могли обходиться без мата, хотя, считаю, элемент распущенности и вседозволенности имел место (выделено нами. — С.З.)»[132]. Здесь мат скорее выступал как свидетельство поражения психики бойцов, выражавшегося в повышенной нервозности. С другой стороны, открытой и вызывающей матерщиной бывалые солдаты как бы стремились подчеркнуть перед командирами свой особый статус в подразделении и претензии на особые права. Своеобразный «двойной стандарт» в речи военнослужащих, конечно, не может способствовать уставному порядку и воинской дисциплине в подразделении.

До борьбы со сквернословием в годы Великой Отечественной войны руки у советского военного руководства почти не доходили. Попытки «указать» отдельным военачальникам предпринимались только в самых одиозных случаях, как например, с командиром 20-го стрелкового корпуса генерал-майором Кирюхиным, у которого, как докладывал командованию Центрального фронта начальник Генерального штаба 3 июня 1943 года, «постоянная ругань, угрозы расстрела и оскорбления своих заместителей и начальника штаба вошли в систему»[133]. Как видим, некоторая реакция начальства на матерщину последовала только после жалоб командиров достаточно высокого ранга.

Надо отдать справедливость наркому ВМФ Николаю Герасимовичу Кузнецову. Он единственный из советских главкомов, кто полностью осознал всю губительность сквернословия для дисциплинированности и, в конечном счете, боеспособности войск и сил флота. Его короткую директиву № 75/14 от 4 апреля 1944 года приводим здесь полностью: «За последнее время нередким стало явление, когда офицеры матом ругают своих подчиненных и даже подчиненных офицеров. Явление это не только позорное и не укрепляющее честь офицера, а, самое главное, это несовместимо с высокой воинской дисциплиной, если мы желаем ее иметь. Если своевременно не ударить по этой распущенности, то она будет распространяться во все звенья. Все старшие начальники всегда были очень требовательны к себе в этом отношении»[134].

Недвусмысленный намек на старших начальников, как нам кажется, следует относить к порядкам, принятым в Императорском флоте, офицерский состав которого представлял собой элиту элит. Борьба со сквернословием здесь велась, начиная с петровского «Устава морского» (1720), 14-я глава которого так и называлась «О поносительных, бранных и ругательных словах» и требовала: «Ежели кто другаго не одумавшись с сердца или не опамятовась бранными словами выбранит, оный пред судом у обиженного христианского прощения имеет просить, и ежели гораздо жестоко бранил, то сверх того наказанием денежным наказан будет»[135]. Впрямую ставить в пример «проклятое прошлое» советский главком ВМФ, конечно, позволить себе не мог. Полумеры же и недоговоренность никогда не приводили к положительным результатам. Поэтому о необходимости бить по распущенности языка советских офицеров после Победы как-то позабыли. Как следствие — сквернословие действительно распространилось во все звенья наших вооруженных сил.