Важную роль в расширении круга причастных к чтению, а также в «обмирщении» книги сыграло введение нового шрифта. В отличие от витиеватого старинного способа написания букв и созданного по его образцу печатного шрифта новый содержал меньше букв, имел упрощенную графику. Буква перестала быть своего рода произведением искусства, а книга получала прагматический утилитарный смысл. Петр принимал личное участие в создании нового стиля, правя буквы, и новый упрощенный вариант написания быстро вошел в употребление, хотя и вызвал поначалу некоторое противодействие. Поэт В. К. Тредиаковский уже в 1748 г. писал о новом шрифте: «Сие очам российским сперва было дико, и делало некоторое затруднение в чтении особливо ж таким, которые и старую московскую с превеликою запинкою читают»226
. Практичность нового стиля привела к утрате красоты, столь важной для миросозерцания русского человека. Правда, вскоре на смену декоративности буквенного написания пришло и получило широкое распространение украшательство разного рода иллюстрациями.В XVIII в. заметно увеличилось число типографий. Важным событием стало открытие Московского университета и его книгоиздательская деятельность. В 1783 г. вышел «Указ о вольных типографиях», разрешавший издательскую деятельность частным лицам. Всего за сто лет в Петербурге были открыты 33 государственные и частные типографии, в Москве – 19, в провинции – 32. Все это привело к значительному увеличению числа книг и расширению читательской аудитории.
Итак, на протяжении всего XVIII в. в русскую жизнь все активнее и настойчивее проникает светская книга, сначала в виде практических пособий и руководств, издаваемых по приказу Петра в образовательных целях для скорейшего усвоения западного опыта в таких отраслях, как военное дело, кораблестроение, математика, география. Затем появляются произведения художественной литературы, сначала переводные, а затем российские. В широком смысле они не вытесняют церковные книги: для большинства книги религиозного содержания по-прежнему остаются главным чтением, отношение к ним в значительной мере определяет отношение к книге вообще. Для некоторых слоев населения, например, крестьянства, купечества, определенной части, и довольно многочисленной, провинциального дворянства, духовная книга сохраняет главенствующую роль. Однако и светская книга, особенно с появлением и стремительным распространением сначала в дворянской среде, а затем и в других слоях общества такого жанра, как роман, все активнее проникает в жизнь русского человека.
Первоначально начиная с XII в. «романом» во Франции называли все произведения, написанные на народном, «романском» языке, в противоположность произведениям, написанным на латыни, но даже в XVIII в. еще не было единого термина, многие авторы писали «истории», «письма», «мемуары», позже объединенные понятием «роман». В России проникновение нового жанра началось с изданием в 1730 г. французского романа писателя Поля Тальмана, переведенного В. К. Тредиаковским и названного «Езда в остров любви». Василий Кириллович Тредиаковский, поэт и ученый, учился в Славяно-греко-латинской академии, а позже был отправлен за границу и слушал лекции в Сорбонне и Парижском университете. Именно оттуда он привез это неновое произведение (во Франции оно вышло в 1663 г.), которое ознаменовало новый этап в развитии книжного дела и образования в России. Сюжет романа представлял собой любовную интригу весьма сомнительного, с нравственной точки зрения, содержания: главный герой романа Тирсис влюбляется, некоторое время пользуется взаимностью, а затем узнает об измене любимой. Чтобы утешиться, он начинает ухаживать одновременно за двумя красавицами, в конце концов совсем разочаровывается в любви и решает добиться славы. Произведение включает в себя смелые любовные сцены и описания. Свидание счастливого соперника и неверной любовницы выглядит так: «Вся кипящая похоть в лице его зрилась; / Как уголь горящий все оно краснело. / Руки ей давил, щупал и все тело. / А неверна о всем том весьма веселилась!» А герою, оказавшемуся в затруднительной ситуации, рекомендуется «Удоволив первую, доволь и вторую, / А хотя и десяток, немного сказую!»227
Можно представить, какую реакцию должна была вызвать подобная литература у читателя, привыкшего воспринимать книгу как духовного наставника, как нравственный образец, придававшего ей сакральный смысл.