Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Показательно в этом плане почти единодушное неприятие предисловия, написанного Гюнтером для будущей антологии. В мемуарах сам автор так описывает реакцию на свой текст: «Вступительное эссе к моей антологии „Новый русский Парнас“ было готово, и я взял его с собой, чтобы прочесть друзьям. Первым делом я прочитал эти пятьдесят страниц[588] Иванову. Работа ему не понравилась, но этого и следовало ожидать, ибо между строк я пощипал слегка и его перья, нападая на символизм»[589]. Подобное мнение о вступительном слове к антологии далее высказал и А. Блок: «Александр Блок обиделся на меня за мое предисловие к „Новому русскому Парнасу“, потому что, как и Вячеслав Иванов, по-прежнему держался за символизм»[590]. Как следует из воспоминаний, неудачу своего предисловия Гюнтер объяснял прежде всего тем, что слишком нападал на мистиков в пользу нового искусства. Однако из другого лагеря также пришел вежливый отказ напечатать предисловие в виде отдельной статьи: «Маковский, которому я прочитал эссе в Царском Селе, не пожелал взять его для „Аполлона“, на что я надеялся. Он хоть и хвалил его, но нашел, что это написано скорее для немцев. О том, что я не связан ни с одним немецким журналом, я умолчал, чтобы не портить свое реноме»[591]. По всей видимости, у литераторов находились и другие основания, чтобы не согласиться с напечатанным.

Предисловие представляло собой краткий очерк развития русской литературы от XIX века и до современных поэтов, опубликованных в книге, с характеристикой каждого из них. Свою задачу Гюнтер излагает следующим образом: «Вступительную статью к антологии нужно было основательно прописать, ведь то была целая история почти неизвестной русской лирики от Пушкина до наших дней с особым выделением новейших поэтов, что было особенно трудно, так как я этих поэтов знал лично и хорошо представлял себе и их тщеславие, и их ревность»[592]. Отмечая тщеславие друзей-литераторов, Гюнтер умалчивает о своей прагматике: в антологию он методично включает тексты, посвященные ему (А. Блока «Иоганессу фон Гюнтеру» («Ты осыпан звездным светом…»), 1906; А. Белого «Все забыл» («Я без слов: я не могу…»), 1907; Вяч. Иванова «Gastgeschenke» («Wo mir Sonnen glühn und Sonnenschlangen…»)[593], 1908)[594], тем самым приближая себя к писателям первого ряда и конструируя свой статус как авторитетного литератора. Этому же во многом способствовало и предисловие, где автор давал свою оценку творческой эволюции каждого из выбранных поэтов.

В одном из сохранившихся писем к Белому Гюнтер отдельно упоминает, что из критических работ более всего ценит его статью «Апокалипсис в русской поэзии» (1905)[595]. Как представляется, ее отголоски можно проследить и в предисловии, где эволюцию модернистов Гюнтер также часто описывает при помощи дихотомии Пушкин – Лермонтов. Так, Брюсов[596] снова становится наследником «пушкинской» линии, к нему же добавляется и Кузмин[597], «лермонтовская» линия достается самому Белому[598]. Перечень авторов в той последовательности, в которой они встречаются на страницах предисловия и антологии, также, по всей видимости, был призван систематизировать литераторов: В. Брюсов, Андрей Белый, Ф. Сологуб, З. Гиппиус, Н. Минский, Л. Вилькина, К. Бальмонт, А. Блок, Вяч. Иванов, М. Кузмин, С. Маковский. Подобное расположение любопытно не только тем, что здесь хронология (от Брюсова – к Вяч. Иванову и далее к М. Кузмину) сочетается с иерархией (Брюсов – первый среди «старших» символистов, Бальмонт – последний), но и со знаменательными «отклонениями».

Так, развитие русской поэзии – от старшего символизма к младшему – дополнено поэтами, маркирующими, по всей видимости, «преодоление» символизма. Примечательно, что в этом качестве выступает не только М. Кузмин, статья которого «О прекрасной ясности» (Аполлон. 1910. № 4) еще годом ранее вызвала оживленную дискуссию[599], но и С. Маковский, никогда декларативно не «отрекавшийся» от символизма[600]. По всей видимости, поэты сгруппированы автором по «аполлоновской» принадлежности: с каждым годом «Аполлон» все более настойчиво заявлял о новом искусстве[601]. Тем не менее важно, что при этом Гюнтер отдает предпочтение С. Маковскому, а не, например, другому «аполлоновскому» сотруднику, организовавшему на тот момент «Цех поэтов», Н. Гумилеву, которого также одобрительно приветствовал в предисловии. Вероятно, выбор главного редактора журнала в качестве образчика «сдержанности, благородства и уверенности» был продиктован тактическими соображениями[602].

Появление Л. Вилькиной также вызывает некоторые вопросы, однако мемуары Гюнтера проливают свет на это решение, не только раскрывая историю знакомства, но и свидетельствуя о большой личной симпатии мемуариста к поэтессе[603].