Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Следом юношеского интереса к поэзии Брюсова является цитата из стихотворения «Тезей – Ариадне» (1904): «…всем судило Неизбежное, / Как высший долг – быть палачом» в письме С. В. фон Штейну 1907 года (Десять писем Анны Ахматовой / Публ., вступ. ст. Э. Герштейн // Анна Ахматова: Стихи. Переписка. Воспоминания. Иконография / Сост. Э. Проффер. Ann Arbor, Michigan. 1977. P. 96). Эпиграф из стихотворения «Прокаженный» она взяла к стихотворению «То, что я делаю, способен делать каждый…» (1941): «Прокаженный молился…» (С. 717). Несомненно, что брюсовские строки застревали в памяти поэтессы, как, скажем, «Звезд вечерние алмазы», отразившаяся в ее стихе «Звезд иглистые алмазы» (см. подробнее: Тименчик Р. Чужое слово у Ахматовой // Русская речь. 1989. № 3. С. 33–36). Как на показательный пример укажем на появление определения «залетейский» сначала у Пастернака, потом у Ахматовой, описанное В. Баевским (Баевский В. С. Из наблюдений над поэтикой Пастернака // Исследования по лингвистике и поэтике: Памяти Григория Осиповича Винокура (1896–1947). Frankfurt a. M., 1997. S. 60–67) – и у обоих, видимо, вослед Брюсову:

Не забыл я полей асфоделей,
Залетейских немых берегов («Я вернулся на яркую землю…»).

И Александр, со взором странным,

Глядит на залетейский мрак («Смерть Александра»).

Первичная сводка материалов по теме: Superfin G., Timenčik R. À propos de deux lettres de A. A. Ahmatova à V. Brjusov // Cahiers du Monde russe et soviétique. 1974. 15(1/2). P. 183–200; сжатая версия: Письма А. А. Ахматовой к В. Я. Брюсову / Вступ. ст. и комм. Г. Г. Суперфина и Р. Д. Тименчика // Записки отдела рукописей ГБЛ СССР им. В. И. Ленина. Вып. 33. М., 1972. С. 272–279. В первой итоговой советской персональной библиографии Брюсова имена публикаторов опущены, поскольку Г. Г. Суперфин находился тогда в заключении: Даниелян Э. С. Библиография В. Я. Брюсова: 1884–1973 / Ред. К. Д. Муратова. Ереван, 1976. С. 384.

Александра Чабан (Москва) АНТОЛОГИЯ ИОГАННЕСА ФОН ГЮНТЕРА «НОВЫЙ РУССКИЙ ПАРНАС» В КОНТЕКСТЕ ЛИТЕРАТУРНЫХ ДИСКУССИЙ НАЧАЛА 1910‐Х ГОДОВ [578]

На всех этапах развития русского модернизма неоднократно поднимались вопросы, касающиеся его генезиса, идеологической платформы, системы и иерархии. Безусловно, по преимуществу эти задачи решались в критических статьях, количество которых стало своеобразным феноменом того времени[579]. Однако не только литературно-художественные журналы, но и другие виды печатных изданий вносили свой, и довольно существенный, вклад в осмысление литературного процесса, что наглядно представлено Н. А. Богомоловым на материале книг стихов и альманахов[580].

Попробуем продолжить этот ряд еще одним важным документом того времени – первой зарубежной антологией русских поэтов ХХ века «Новый русский Парнас», выпущенной Иоганессом фон Гюнтером в Берлине в 1911 году. Примечательна тут как композиция книги (сам выбор поэтов, их расположение, количество и отбор текстов), так и ее предисловие «Введение в современную русскую лирику», публиковавшееся до сих пор на русском языке лишь частично[581].

Появившись на писательском горизонте в 1904 году[582], Гюнтер довольно скоро вошел в круг русских литераторов, чему способствовали его бойкий темперамент и увлеченность поэзией. Переводческая деятельность также выступала в качестве решающего фактора при знакомстве: именно так он налаживает связи с Брюсовым[583], Блоком[584] и Белым[585]. Уже в одном из первых писем Брюсову Гюнтер упоминает о весьма амбициозном проекте: создать антологию русских поэтов для немецких читателей. Подобное решение получает горячую поддержку у стихотворцев Москвы и Петербурга, хотя на его осуществление уходит около семи лет. Среди качеств Гюнтера стоит отметить умение уловить наиболее актуальные литературно-художественные явления: так, только наезжая в столицы, Гюнтер сумел укрепить творческие контакты с Брюсовым, сблизиться с Блоком, затем пожить на Башне Вяч. Иванова[586], сотрудничать с Мейерхольдом и наконец стать одним из постоянных участников журнала «Аполлон». Вместе с тем та легкость, с которой автор заводил новые знакомства, а также поспешность в суждениях несколько настораживала, а иногда и раздражала современников. Гюнтера ценили преимущественно как переводчика, а его собственные литературные опыты были оценены довольно прохладно[587].