Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Одним из значительных идеологических начинаний первых лет Советской власти была организация научного учреждения нового типа – Социалистической Академии общественных наук (САОН, 1918; с 1919 – Социалистическая Академия), просуществовавшей длительный период времени: в 1924 году была преобразована в Коммунистическую Академию и с 1936 года вошла в состав Академии Наук СССР[686]. САОН изначально была задумана как учебное и научно-исследовательское заведение, ориентированное на последовательное формирование мышления человека социалистической эпохи, опирающегося на официальную идеологию коммунизма и основанного на достижениях естественных наук. Согласно Уставу ЦИК СССР от 26 ноября 1926 года за Академией был закреплен статус высшего всесоюзного научного учреждения, имеющего целью изучение и разработку вопросов обществоведения и естествознания, а также вопросов социалистического строительства на основе идей марксизма-ленинизма. Учреждение такого масштаба представлялось организаторам крайне важным событием, поскольку в стенах Академии предполагалось не только формулировать и вырабатывать идеологию Советского государства, но и подготовить научно-теоретический базис философии коммунизма.

Весной 1918 года идея создания такого учреждения обсуждалась группой ученых-правоведов, поддержавших правовую идеологическую платформу нового государства. В частности во время разработки проекта первой советской конституции юрист и правовед М. А. Рейснер[687], бывший экстраординарный профессор Томского и приват-доцент Санкт-Петербургского университетов, занявший при большевиках пост в Народном комиссариате юстиции, и М. Н. Покровский, заместитель наркома просвещения (а в 1920‐е годы лидер советской исторической науки), подняли вопрос о создании особого научного центра.

На первом этапе к обсуждению проекта будущей Академии были привлечены неоднородные в идейно-политическом отношении силы, в частности, представители эсеров. Как указывал позднее Покровский, «состав ее был до чрезвычайности пестрый»[688]. По этому принципу в состав Академии был рекомендован Андрей Белый, которого пригласил Евгений Лундберг[689], никогда не состоявший несмотря на свою близость к социалистам-революционерам, официальным членом партии[690].

В записях Андрея Белого «Ракурс к дневнику» за апрель 1918 года отмечено посещение одного из заседаний: «…знакомство с М. Н. Покровским, проф. Рейснером. Выбран профессором Социалистич<еской> Академии»[691]. Первые собрания инициативной группы проходили в гостинице «Метрополь», помещение которой было передано 2‐му Дому Советов: «За этот месяц помню <…> Организационное собрание „Социалистич<еской> Академии“ (в Доме Советов»)»[692]. По всей видимости, это заседание хорошо запомнилось Покровскому: в 1922 году он пишет специальный уточняющий комментарий к краткому очерку историка А. Д. Удальцова, посвященному истории создания САОН[693]. Покровский с явственным раздражением пояснял:

В погоне за расширением круга возможных работников мы и напали на несчастную идею, погубившую все дело Академии, так сказать, «первого призыва»: кроме марксистов привлечь к работе и «сочувствующих». В первую очередь это были «левые эс-эры», принесшие целый ряд «имен», до Белого и Блока включительно (один из последних, к сожалению твердо не помню, кто именно, присутствовал на одном из учредительных заседаний) – но унесшие зато чрезвычайно ценное по своей четкости название «Коммунистической» Академии: в угоду «сочувствующим» пришлось усвоить гораздо более тусклый и расплывчатый термин «Социалистическая Академия»[694].

Так или иначе, оба поэта-символиста, с точки зрения новой идеологии, оказались во враждебном к партии большевиков лагере, никогда при этом не принимая и сторону их оппонентов.

Проект положения о САОН был одобрен, передан во ВЦИК и утвержден декретом от 25(12) июня 1918 года. Новое учреждение состояло из двух секций: научно-академической и учебно-просветительской; также были избраны члены САОН (45 человек). Затем наступил смутный июль 1918-го, принесший яростное эсеровское сопротивление политике большевиков, а вскоре подавление восстания латышскими стрелками и последовавший затем неимоверный по жестокости «красный террор»[695]. Эти события оказали сильнейшее впечатление на Белого, отмечавшего в записях за июль 1918 года: