Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

В 1912 году из Кишинева в Петербург приехал сербский иеромонах Мардарий (Ускокович) (1889–1935) и попытался войти в распутинский круг, где принят не был. Вероятно, обидевшись, он начал активно критиковать личность и деятельность Распутина. В литературных кругах его запомнили по лекции «Сфинкс России», которую он читал в Петрограде. Об этом вспоминает, например, Рюрик Ивнев: «В конце 1915 г. Мардарий, приехавший за несколько лет до этого из Сербии, прочел в Колонном зале Дворянского собрания лекцию „Сфинкс России“, в которой, не называя имени Распутина, обрушился на него с обвинениями о подрыве основ Империи»[745]. Название лекции Мардария «Сфинкс России» тесно коммуницирует с заглавием романа Зенкевича – «Мужицкий сфинкс», образуя интертекстуальные диалогические отношения: в обоих случаях номинация «сфинкс», так или иначе, направлена в адрес «мужика» Григория Распутина[746].

Для формирования значения «таинственного, загадочного» мужика – выходца из глубинной, нутряной мужицкой Руси, каким виделся современникам Григорий Распутин, свою роль сыграло стихотворение Н. Гумилева «Мужик»[747] (1916), где не названный по имени Распутин характеризуется как один из «странных мужиков», которыми полна Россия и от которых исходит скрытая угроза:

Что ж, православные, жгите
Труп мой на темном мосту,
Пепел по ветру пустите…
Кто защитит сироту?

В диком краю и убогом

Много таких мужиков.
Слышен по вашим дорогам
Радостный гул их шагов[748].

У Зенкевича Гумилев, с которым автор «Дикой порфиры» был связан узами акмеистического союза, – один из важных образов в персонажной системе романа. Влияние стихотворения «Мужик» на образ Распутина можно заметить, между прочим, и в том, что у обоих авторов Распутин принадлежит к фантасмагорическим литературным типам, посмертно являющимся в мире живых. У Гумилева в финале стихотворения звучит посмертный монолог Распутина, наблюдающего за собственной гибелью («Что ж, православные, жгите, / Труп мой на темном мосту…»); в романе Зенкевича Распутин – также свидетель тех событий, которые произошли уже после его смерти, поэтому он вспоминает, как сжигали его собственный прах: «Пошто они меня позорили, жгли, как Гришку Отрепьева, и мавзолей мой <…> рушили» [c. 509].

Таким образом, значение метафоры «Россия – сфинкс» сложным, непрямым путем соединяется со «Сфинксом России», образуя при этом более широкое рецептивное поле: Заглавие «Мужицкий сфинкс», образованное на пересечении разных семиотических систем, означает и загадочного мужика Распутина, влияющего на судьбы России, и «неразгаданную русскую народную жизнь», и «загадочную русскую душу» одновременно.

Наименование «Мужицкий сфинкс» (в тех аспектах, о которых шла речь выше) обращено на раскрытие содержания прежде всего второй, «деревенской» части романа, но при этом оно явно не способно в полной мере объяснить ни первой, ни третьей его части. Однако кроме мужского гендерного поля «сфинкса» заглавия романа в нем скрывается менее очевидный – женский, о котором, обращаясь к анализу трагедии Софокла, напоминает С. Аверинцев: «Эдип встречается не с мужским „Сфинксом“, но с женственной „Сфингой“»[749].

На этой женской составляющей заглавия, не только в его обобщенно-геополитическом звучании («Россия – сфинкс»), но и в более конкретном отношении, остановимся подробнее, поскольку ключом к содержанию первой, «городской» части романа, на наш взгляд, является образ женщины-сфинкса. Содержание этого образа в романе определяется как собственно художественным, так и литературно-биографическим контекстом, акмеистическими связями автора: не случайно не только Гумилев, но и Ахматова становится одним из персонажей «Мужицкого сфинкса».

В 1912 году Н. Гумилев по просьбе К. Чуковского сделал перевод поэмы О. Уайльда «Сфинкс» (1894), предназначавшийся для русского издания полного собраний сочинений английского писателя.

А эта кошка смотрит, – очи
Каймой обвиты золотой.

Она лежит на мате пестром

И смотрит пристально на всех,
На смуглой шее вьется мех,
К ее ушам струится острым.

Ну что же, выступи теперь

Вперед, мой сенешаль чудесный!
Вперед, вперед, гротеск прелестный,
Полужена и полузверь[750].