Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Петербург

Когда в 1914‐м году Николай Романов в шовинистической запальчивости переименовал Петербург в Петроград, это прозвучало не только, как событие демонстративно политическое: здесь чувствовалось также последовательное завершение той «августейшей» безвкусицы, какой за последние шестьдесят лет неизменно отличался царский двор.

Люди, умеющие находить благоуханную красоту в истории, отнеслись к этому банальному шагу достаточно отрицательно. Они справедливо усмотрели в этом грубое самодурство очень безвкусного человека, который не постеснялся наложить руку на дело своего гениального предка и без раздумья замазал ваксой наивно-пеструю живопись петровской эпохи.

Искусство не признало этого переименования.

Под всякими предлогами оно упорно возвращалось к «Санктпитербурху», к «Петрополю» и даже к «Северной Пальмире», чтобы только не повторять искусственного слова «Петроград», противного уху и глазу, привыкшим к полногласию.

Просмотрите художественные журналы за это время, пробегите глазами статьи художественных критиков – Петроград вы там не найдете. «Северная столица», «на берегах Невы», «город Петра», «город Медного Всадника» – таковы были иносказания о Петербурге, который в своем петровском начертании неизгладимо запечатлелся в литературе и искусстве точно так же, как запечатлелись в художестве Венеция, Рим и Париж. Выйдет ли толк из того, если бы дать этим городам другие названия?

Есть художественные представления, которых ничто не вытравит из нашего сознания – ни наука, ни разум, ни логика, а особенно политика. Пытайтесь доказывать, что принц датский Гамлет в действительности назывался не Гамлетом, а как-нибудь иначе, и что он был не таким, каким изобразил его Шекспир, – изменит ли это наше чувствование Гамлета? Нисколько. Так же, как и не изменит наше представление о ревниво-сварливой Ксантиппе чье-то ученое исследование, доказывавшее, что она была приятной во всех отношениях дамой.

Ухищренно изворачиваясь, мы всячески избегаем слова «Петроград», а если и пишем его, то во всяком случае подразумеваем под ним Петербург, старый Петербург, самый фантастический из городов, однажды, в европейской сутолоке, потерявший свое имя. Не пора ли, чтобы он снова нашел его?

Эпоха национальной запальчивости миновала.

Возвращение к старому названию никоим образом не будет связано с какими-нибудь новыми политическими ориентациями, а если даже и будет, то и это теперь не страшно. Пусть!

Зато чувство прекрасного будет удовлетворено. Ибо оно настойчиво требует соблюдения простой логики: чтобы Петербург назывался Петербургом.