Русский ориентализм. Азия в российском сознании от эпохи Петра Великого до Белой эмиграции

Новый миссионерский мандат Академии на этот раз был сформулирован более внятно. На церемонии повторного открытия 8 ноября 1842 г. секретарь провозгласил: «Начало Казанской Академии есть начало крестоносия»552. Насущной потребностью была языковая подготовка. В мае 1842 г. в резолюции Синода, обрисовавшей общие контуры сферы деятельности Академии, перечислялись девять языков, преподавание которых администрация должна обеспечить для решения предписанных задач: от татарского и калмыцкого до якутского, тунгусского и остяцкого553. После двухлетнего обсуждения было решено сосредоточиться на языках двух основных нехристианских религий – ислама (татарский и арабский) и буддизма (монгольский и калмыцкий). В идеале считалось, что обучение этим языкам будет обеспечено силами штатных преподавателей Академии. Поскольку компетентных преподавателей не хватало, были приглашены на время два внешних консультанта – Мирза Александр Казем-Бек и Александр Попов. Через полтора года два наиболее способных ученика Николай Ильминский и Алексей Бобровников были готовы заменить своих учителей по соответствующим направлениям554.

Академия не собиралась прикладывать особые усилия, чтобы новые преподаватели почувствовали себя комфортно. Отсутствовал специальный бюджет для этих кафедр, оба ученых были прикреплены к другим отделениям с полной преподавательской нагрузкой. И даже в этих условиях администрация ошиблась. В соответствии со своими научными наклонностями Ильминский должен был быть прикреплен к отделению математики, а Бобровников – к библейской истории. В результате бюрократической путаницы Бобровников оказался на математическом отделении, а Ильминский в отделении естественных наук. Не желая указывать начальству в Санкт-Петербурге на допущенную ошибку, руководители Академии оставили все как есть555. Тем временем с набором учеников в языковые группы возникли сложности. Из 35 студентов, набранных на два предмета при открытии новой пары курсов в 1846 г., только 15 из них удалось окончить курс556.

Новая волна вероотступничества, пришедшаяся на 1847 г., вызвала необходимость выдать Академии новое специальное поручение557. Стало со всей очевидностью понятно, что самих по себе языков недостаточно для подготовки духовенства к несению слова божьего восточным инородцам, священникам требовалось хорошо изучить верования этих народов. По мнению архиепископа Казанского Григория (Постникова), самым эффективным решением могло стать учреждение отдельного подразделения, посвященного исключительно миссионерскому делу. Синод быстро согласился с этим, но администрация Академии не была склонна действовать с той же расторопностью558.

Прошли несколько раундов консультаций, а вслед за ними и другие обстоятельства задержали решение этого вопроса. Только в 1854 г., то есть 12 лет спустя после возрождения Казанской академии, в ней появилось Миссионерское отделение. В новой структуре было четыре отделения: противоисламское, противобуддистское, противостарообрядческое и чувашско-черемисское (для обращения анимистов этих народов). Если первоначально Миссионерское отделение учреждалось с целью противостоять распространению ислама, то затем очень скоро большая часть ресурсов была направлена на подготовку кампаний против старообрядцев.

Нет человека теснее связанного с миссионерской деятельностью в Казани XIX в., чем Николай Иванович Ильминский, который (сначала семинарист, затем востоковед, ведущий специалист по казанским кряшенам) оставил неоднозначное наследие. На пике своей карьеры в 1870–1880-е гг. он был очень влиятелен, но влияние это было противоречивым. Он чувствовал мощную поддержку со стороны высших кругов самодержавия, включая влиятельного обер-прокурора Священного синода Константина Победоносцева, но одновременно его деятельность осуждали как вредную для русского национализма. Оценки ХХ в. были также противоречивыми. Многим западным ученым, хотя и не всем, Ильминский представляется притягательной, даже в чем-то святой фигурой. Игорь Смолич – ведущий немецкий специалист по Русской православной церкви, писал, что «Н. И. Ильминский (1821–1891) занимает почетное место в истории Русской Миссии», восхваляя его «энергию, глубокие знания и идеализм»559.