Русский Париж

Она никогда не говорила Семену, что ее водили на расстрел. Зачем мужа расстраивать.

— Там будущее! Анюта! Поймите!

— Какое будущее?! Пуля в грудь?!

— Да что вы со своими пулями! Вон фотографии мой генерал привез. Столовая в колхозе! Столы белыми скатертями накрыты! Тарелки — полные!

— А что — в тарелках?

Анна встала перед Семеном. Он поднялся со стула. Они были ростом вровень. Малорослый. Всегда презирал себя.

Поразился простоте ее вопроса.

— Что? Ну… еда…

— Еда! — Анна великолепно, с царственной насмешкой, пожала плечами. — Если бы! А может — пойло? Для скота?

Семен замолчал. Анна осторожно тронула его за рукав штопаной рубахи.

— Семушка, — неожиданно ласково. — Там — загонщик, и там скот. Скотный там двор, понимаете?

Снова взбесился. Стряхнул ее руку.

— А вы — понимаете?!

Анна тяжело, старухой, подбрела к окну. Они были в чердачной комнатенке одни. Аля у мадам Козельской, девочки Чекрыгины в школе, с Никой гуляет Лидия. Одни, в кои-то веки! И — ссорятся. Идиоты!

— Сема, там убийцы. Страна убийц. — Обернулась к нему. Семен отшатнулся от ее взгляда. — Меня там убивали.

— Тебя!

Ринулся к ней, схватил за плечи. Анна отвернула лицо.

— Никогда тебе не говорила. Не хотела.

Боялась в лицо ему посмотреть.

* * *

Вечером Ника, поедая кашу, выкрикнул:

— Мама, почему вы все пишете, пишете? Вы напишите один раз, и все! И больше не пишите! У вас не получается?

Анна отложила перо осторожно, чтобы не заляпать чернилами лист.

— Сынок, все получается. Я хочу найти единственное слово. Вот найду — и закончу писать.

— Навсегда?

Ее лицо побелело.

— Мама, мама! — Размахивал ложкой. Каша летела на пол, на салфетку. — Поедемте в Россию!

Анна заставила себя улыбнуться.

— Нет. В Россию мы не поедем. Там плохо.

— Папа мне другое рассказывал! Что там — страна побед!

Анна стиснула руки.

— Сынок! Там — даже елку нельзя нарядить! Запрещено! Ты же любишь елку? Любишь?!

Она уже кричала. Аля скорчилась в уголочке на табурете, делала уроки, тетрадь на коленях. Испуганно вскинулась.

— Мама, мама!

— Там ничего нельзя! Верить в Бога нельзя! — исступленно кричала Анна.

Ника облизал ложку. «И криков не боится, невозмутимый какой ребенок… Бог Один. Наполеон!»

— Я все равно уеду!

«Все равно» смешно произнес, как: «Сирано».

Ночью Анна крепко обнимала Семена. Диван проваливался под их тощими телами. Пружины впивались в ребра. Дети спали — или делали вид, что спят? Семен осторожно повернулся, обнял Анну за плечи. «Любовь — это танго в постели». Она улыбалась и во время поцелуя.

Когда смотрела внизу вверх, в темноте, на закинутое лицо мужа, вместо его лица внезапно увидала — чужое: того прощелыги, картежника, шулера.

* * *

Париж — город свободы. Весь мир в тюрьме — а мы свободны.

Фрина и Игорь шли по темным улицам. Весенний ветер их нес, будто они не люди, а бумажные змеи. Хохотали. Останавливались, освещенные яркими витринами фешенебельных магазинов, окнами ночных ресторанов. Игорь смело целовал мексиканку: в Париже разрешено целоваться на улице. Попробовал бы в Москве — с горничной, с гимназисткой! Да никогда. Городовой бы засвистел. Теперь уж нет городовых. Там — как это — ми-ли-ци-я.

Поворот — перед ними набережная. Опять Сена. Уходят от реки и вновь к ней приходят. Широкий мост, и весь в огнях! Что это?! Танцуют! Среди огней, свечей, стоящих прямо на мостовой!

У Фрины загорелись глаза, как у кошки.

— Игорь, гляди. Танцы!

— Это Pont des Arts. Потанцуем?

Закинула руку ему за шею.

Быстрые, неожиданные па, только успевай поворачиваться! Опытный тангеро, он понял — Фрина танцует с ним милонгу. Сначала она повела, она повелевала. Он быстро взял верх. У перил моста сидели два музыканта — аккордеонист и гитарист. Звуки далеко разносились над водой в ночи. Горели фонари. Пылал рассыпанный по тротуарам, по камням живой свет. Хорошо, у дам, по нынешней моде, юбки короткие, не подпалят.

Фрина танцевала и бесстыдно, и утонченно. Ее лицо разгорелось. Он снял пиджак, кинул на камни.

— Сальсу давай! Знаешь?

Гитарист заиграл сальсу. Игорь закинул руки за спину, выгнул грудь, стал похож на петуха. Они переступали ногами весело, забавно, еще немного — и чечетка.

— Жарко. Я устал.

Расстегнул пуговку жилета.

Фрина сама расстегнула остальные пуговицы, грубо стянула с него жилет и бросила на перила моста. Расстегнула рубаху. Поцеловала его в жесткую, как кочерга, ключицу.

— Танго хочу!

Как по щучьему веленью, музыканты заиграли танго. Фрина томно попятилась от Игоря, колесом покатилась в его сильных руках. Ногою обняла его ногу.

— Как хорошо ты делаешь болео, — промурлыкал в маленькое, твердое коричневое ухо.

Танцевал с ней — и вспоминал. Погонщиков мулов. Пастухов в овечьих пончо. Дикий холод в горах. Терпкий чай матэ — выпил сдуру всю чашку и потом не спал двое суток. Драки на ножах в порту. Боже, Господи сил, это была его жизнь!

Глаза чужестранки рядом. Ни о чем не вспоминает. Не думает. Отдается танцу. Она сама — танец. Как прут, выгибается спина!

Присела на колено. Махнула назад ногой — в проем меж его расставленных ног. Чуть обернула голову. Хитрый взгляд, лисий. Как давно у него не было женщины!