Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование

Для того чтобы жить настоящим, Нехлюдов должен был вытеснить память о Катюше; он «никогда не вспоминал, потому что воспоминание это было слишком мучительно»[1178]; «и чем больше он жил, тем больше забывал и под конец действительно совсем забыл»[1179]. Однако беспамятство теперь приравнивается к безнравственности. Если взгляд Ирины в «Дыме» глядит «из неведомой глубины», то косящий, как бы бифокальный взгляд Катюши сводит вместе прошлое и настоящее и говорит о необходимости их примирения:

Ему вспомнилась та страшная ночь с ломавшимся льдом, туманом и, главное, тем ущербным, перевернутым месяцем, который перед утром взошел и освещал что-то черное и страшное. Эти два черные глаза, смотревшие и на него и мимо него, напоминали ему это что-то черное и страшное[1180].

Толстой подбирает разные образы для того, чтобы передать отвращение, которое испытывает герой, столкнувшись с собственным прошедшим. Жертву «хочется поскорее добить и забыть», как раненую птицу в ягдташе[1181], но «хозяин, взяв за шиворот, тычет» героя «носом в ту гадость, которую он сделал» – как щенка, который силится «уйти как можно дальше от последствий своего дела и забыть о них»[1182].

О прошедшем не хочет вспоминать и Катюша: неожиданное появление Нехлюдова «поразило ее и заставило вспомнить о том, чего она не вспоминала никогда»[1183]; воспоминания о нем «где-то далеко нетронутыми лежали в ее душе»[1184]. Как и в случае Нехлюдова, Толстой использует необычную метафорику прошедшего: воспоминания Катюши «были совершенно вычеркнуты из ее памяти или скорее где-то хранились в ее памяти нетронутыми, но были так заперты, замазаны, как пчелы замазывают гнезда клочней (червей), которые могут погубить всю пчелиную работу, чтобы к ним не было никакого доступа»[1185]. Когда героиня «потеряла то забвение, в котором жила, а жить с ясной памятью о том, что было, было слишком мучительно»[1186], первый эффект был разрушительным; на полученные от Нехлюдова деньги она начала пить.

Столкновение Нехлюдова с прошлым подчинено житийному нарративу раскаяния и духовного перевоплощения. Удивляет то, что и для его жертвы встреча с бывшим обольстителем открывает путь к нравственному росту. Толстого, очевидно, занимает более общая проблема – порочность доминирующих в настоящем общественных форм и их преображение путем искупления «вычеркнутого из памяти» прошлого. Особенность синхронизации в «Воскресении» состоит в том, что прошлое должно быть извлечено на свет именно потому, что оно отвратительно, – и не ради его корректировки (Нехлюдов не женится на Катюше), а во имя лучшего будущего (Катюша примыкает к группе революционеров). Тщательно замазывая «гнезда клочней», пчелы, с одной стороны, мешают исправлению зла, а с другой – делают возможным шок откровения. Узнавание-откровение сильнее воздействует на человека – такова логика суггестивного образа у Веселовского; другие модели воспоминания, как, например, платоновский анамнезис (чем полнее память души о раз увиденных формах, тем нравственнее поведение человека) или раскаяние евангельского Петра (при пении петуха он не просто вспоминает слова Христа, а осознает их провиденциальную силу), не так хорошо схватывают нарративную ситуацию толстовского романа.

Как и тургеневский Литвинов, Нехлюдов, не примыкая к радикалам, связывает свою новую жизнь с установлением более справедливых отношений с крестьянами. Так, он отказывается от невесты отчасти потому, что видит в ней продолжение бесчеловечного прошлого благородного сословия («этот грубый, животный отец с своим прошедшим, жестокостью»[1187]). С другой стороны, избавляясь от своей помещичьей собственности, он испытывает «искушение» при виде кресла, стоявшего в спальне его матери[1188]. Как показал Георг Лукач, отдельная деталь у Толстого увязывается с целым комплексом общественных процессов[1189]. Образ «старинного кресла красного дерева с инкрустациями»[1190] – пример опасной памяти о прошлом, которая грозит подчинить себе настоящее; здесь Толстой следует тем же реалистическим интуициям, что и Тургенев. Влияние на «Вокресение» тургеневской идеологической поэтики акцентируется самим Толстым: любимое произведение Катюши в юности – «Затишье», повесть о праздном быте дворян, которым суждено плохо кончить. Как мы знаем из его эпистолярия, Томас Манн тоже восхищался Тургеневым, в частности «Вешними водами»