Русский щит

Так продолжалось пять дней. Все меньше оставалось русских воинов на стенах, некем было заменять убитых и раненых. Обессилели рязанцы. Звериная настойчивость татар устрашала, казалась непреоборимой. Время сливалось в непрерывную вереницу изнуряющих схваток, и не было часа, чтобы перевести дух, отложить потяжелевшие мечи и топоры, забыться коротким сном — татары приступали и ночью.

На шестой день татары приступали особенно сильно. Тысячи приставных лестниц облепили стены, на которых осталось совсем мало защитников. Густо, зло полезли воины свежих туменов Кадана и Бури.

Не устояла Рязань! Сразу во многих местах поднялись на стены татары, сбили засовы с городских ворот. Конница хана Батыя потоком вливалась в Рязань. Рязанцы, дорого отдавая свои жизни, бились на улицах, во дворах, на крышах амбаров, бросались навстречу татарским сотням с отвагой отчаяния.

Возле красно-белых стен Успенского собора встретила свой смертный час ближняя дружина князя Юрия Игоревича. В груде тел татары не сразу нашли князя, а когда нашли — сорвали с павшего обрывки кольчуги, бросили нагого на окровавленный снег.

Татары вышибли бревном двери Успенского собора, волками набросились на спрятавшихся там женщин и детей. В тусклом свете восковых свечей засверкали кривые сабли, кровь потекла по узорным плиткам пола. Насильники стаскивали с убитых одежды, с мясом вырывали из ушей серьги, рубили пальцы с кольцами и перстнями. Над телом рязанской княгини Агриппины, привлеченные блеском богатого убора, дрались два татарских десятника…

К вечеру не осталось в Рязани живых, только дым, да обожженная земля, да пепел, да бездыханные трупы. Некому было плакать по мертвым, некому было схоронить их — все рязанцы равно испили смертную чашу…

Почти неделю простоял Батый на развалинах Рязани. Войско устало от многодневных приступов. Много времени занял подсчет и дележ добычи — Рязань оказалась очень богатым городом.

Писцы хана Батыя пересчитали награбленное, по обычаю отделили одну пятую часть великому хану Угедею, другую пятую часть — самому Батыю и остальным предводителям войска, а оставшееся добро разделили между туменами.

Слуги ханов и темников прятали по сундукам золотые и серебряные чаши, камни-самоцветы, драгоценное оружие, дорогие меха.

Сотники и десятники набивали переметные сумы и повозки одеждой, беличьими шкурками, медной и оловянной посудой, женскими украшениями.

Простым воинам доставались овчинные полушубки, домашняя утварь, сапоги с ног убитых рязанцев.

Каждый, от высокородного темника до последнего погонщика обозных коней, знал свое место в строю и свою долю в добыче. Это была круговая порука грабителей, скрепленная кровью и страхом, и доля добычи целиком зависела от места, которое занимал человек в сложной иерархии державы Чингисхана.

Только самые удачливые и отчаянно храбрые могли надеяться на продвижение вверх: от простого воина к десятнику, от десятника к сотнику. Бунчук тысячника был пределом возможного для рядового кочевника. Темниками становились лишь высокородные ханы и эмиры. Недаром говорили в степных селениях: «Воробей, сколько ни машет крыльями, не поднимется выше орла!» А орлом нужно было родиться, если не родился орлом — нечего жаждать невозможного…

Закон великого хана Чингиса — яса — требовал от ханов и темников заботиться о своих воинах, кормить их и давать одежду. Но великий хан не говорил, что нужно беречь их жизни, если впереди была добыча. Поэтому Батый равнодушно смотрел на трупы своих воинов, уложенных длинными рядами у городской стены. Первый большой русский город побежден. Обозы наполнились драгоценностями. А войско Батыя столь велико, что в потоке его, двигавшемся мимо хана, потери были мало заметны.

Глава 4 Москва-река, Владимирское пограничье…

1

Никогда еще не было в москворецком сельце Локотне такого многолюдства, как в январские дни зимы от сотворения мира шесть тысяч семьсот сорок шестой.[32]

С утра до позднего вечера тянулись по льду Москвы-реки нескончаемые обозы, проезжали конные дружины, шли пешие полки — войско великого владимирского князя двигалось к рубежам, к пограничной Коломне. Говорили, что сам великий князь остался во Владимире, поручив командование полками старшему сыну, князю Всеволоду Юрьевичу. Верно это или нет, достоверно люди не знали, но войско к Коломне собиралось большое, из многих городов. Так что вполне могло быть, что подоспеет и сам великий князь…

Локотненские ребятишки, коченея на колком январском ветру, часами стояли по береговым обрывам, встречали криками каждую рать:

— Глянь-ка, конные бегут! Щиты красные у них!

— А то князь впереди, не иначе. Злато блестит!

— Стяг-то, стяг какой! С крылатым всадником и змеем! Кто посмелее, сбегали с берега вниз, на речной лед, просили проезжих:

— Прокати, боярин, на коне!

Какой-нибудь дружинник, шутливо нахмурившись, грозил плетью, и ребятишки бросались врассыпную, радостно визжа:

— А вот и не догонишь!..

Ребятишкам-то забава, а взрослым мужикам — тягостные думы. Война пришла!