Русский щит

К полку подъехали большие люди: сын великого князя Всеволод Юрьевич, его первый советник большой воевода Еремей Глебович, прибежавшие из Рязанской земли князья Роман Ингоревич и Всеволод Михайлович Пронский, другие воеводы, а среди них — локотненский господин боярин Иван Федорович. Дотошный Пантелеймон уже успел вызнать, что Иван Федорович приставлен к сыну великого князя сберегателем.

Князья объехали строй и повернули обратно, а большой воевода Еремей Глебович, задержавшись, сердито выговаривал московскому воеводе за плохое оружие ратников. Евсей Петрович только разводил руками:

— Всех мужиков подняли в волостях, вот оружья-то и не хватило. Не гневись, воевода. С Москвы обещали еще обоз с оружьем пригнать…

— Сейчас оружье нужно, не завтра, — настаивал Еремей Глебович. — Побьют без доспехов мужиков, к чему тогда оружье? Посылай гонца в Москву, пусть поторопятся. Да в тороках у дружины посмотри, может, кто запас для себя держит. Учишь вас, учишь…

И большой воевода, огорченно махнув рукой, отъехал…

Спать локотненцы улеглись рано, едва смерклось. Костров воевода разжигать не велел, а без огня на морозе какая беседа?

Утром тревожно ударили барабаны.

В шалаш, где спали локотненские мужики, заглянул дружинник, ткнул кого-то из спящих сапогом, прокричал сполошно:

— Поднимайтесь, люди! Татары близко!

Зябко поеживаясь на морозном ветру, мужики вылезли из шалаша, разобрали копья и рогатины. Побрели, увязая в сугробах, к указанному еще с вечера месту — строиться. Там был поднят московский стяг, суетился боярин-воевода, ровняя ряды.

Стоял московский полк на самом краю поля, а локотненцы и у полка с краю, возле ельника. Милон и Пантелеймон как спали вместе, так и в строю стали рядом. Пантелеймон не удержался, отметил со своей обычной недоброй усмешкой:

— Вишь, как ладно выходит! И сбоку степняки не обойдут, и лес, если чего вдруг, рядом.

— Что-то ты, дед, до боя о бегстве думаешь! — недовольно сказал Милон.

— А ты, Милоша, — опять усмехнулся обидно старик, — походи-ка с мое в походы, сам загадывать научишься, что через час будет. Кто не загадывал — давно в земле истлел, а дед Пантелеймон, почитай, в двадцатый раз на брань выходит. То-то!

Но рассуждения старого Пантелеймона никто из локотненцев не поддержал. Действительно, чего до боя о бегстве думать? Не по-русски это, позорно! Только тиун Гришка внимательно прислушивался, поглядывая украдкой на близкий лес. А остальные мужики больше глядели в другую сторону, туда, где на Голутвинском поле выравнивались для боя другие полки: рязанцы и пронцы князей Романа Ингоревича и Всеволода Михайловича, большой полк воеводы Еремея Глебовича, владимирские дружины князя Всеволода Юрьевича; владимирский стяг его развевался на другом краю поля, у самой Москвы-реки.

2

Татары появились неожиданно, пробравшись под самым берегом Оки, и густо высыпали на Голутвинское поле. Татарские конные лучники развернулись широкой редкой цепью и забросали стрелами сразу все полки. Даже до самого дальнего, московского полка доскакали несколько десятков визжащих черных всадников с натянутыми луками. Упал дружинник, стоявший впереди Милона. Милон наклонился, поднял щит убитого, и почти тотчас же в середину щита впилась татарская стрела.

— Отвел господь смерть… — прошептал Милон.

С крепким дружинным щитом в руке Милон сразу почувствовал себя увереннее, хотя и оказался в первом ряду, на самом сступе. Но татары на московский полк не пошли, постреливали издали — главная сеча кипела в центре, где насмерть рубились рязанцы и пронцы. Перед боем Роман Ингоревич сказал своим дружинникам:

— Два раза мы бились с погаными и два раза показывали им спину. Не стыдно ли? На третий раз или честно сложим головы свои, или заставим показать спину царя Батыгу!

Поклялись рязанцы и пронцы стоять крепко и теперь держали клятву.

Передовой татарский тумен под Коломной возглавлял хан Кулькан, младший сын Чингисхана, горячий и честолюбивый. Он повел своих отборных нукеров в битву, не дожидаясь подхода остального войска, медленно текущего от Рязани по льду Оки.

Раз за разом бросались в яростные атаки конные тысячи хана Кулькана. Казалось, еще одно, последнее усилие — и упрямые руситы будут смяты, всю честь победы возьмет один Кулькан!

— О бог войны, даруй победу! — исступленно молил молодой хан. — Десять самых красивых пленниц принесет тебе в жертву Кулькан!

Но бог войны не обратил своего взора, дарующего победу, на хана Кулькана. Центр русского войска стоял несокрушимо, а слева и справа на тумен Кулькана, расстроенный непрерывными атаками, понеслись удалые владимирские дружины.

Заметались татарские всадники, откатываясь обратно к Оке.

Хан Кулькан, обезумев от ярости, с одной сотней телохранителей кинулся наперерез владимирской коннице. Легкий как птица арабский скакун хана опередил низкорослых лошадей нукеров-телохранителей и вынес своего хозяина прямо на копья русских дружинников. Поток владимирской конницы затоптал в снег упавшего Кулькана и пронесся дальше.