Русский щит

Старались порасспрошать воинов, благо было с кем поговорить: на ночлег в избы набивались ратные люди из разных полков. Во дворах жарко пылали костры. Воины поворачивали над огнем вертелы с бараньими и свиными тушами, помешивали густое варево в медных котлах — в военное время воеводы не скупились на харчи.

В Локотне на корм ратным людям порезали весь скот. Но мужики не сожалели: все-таки для своих, да и платили воеводы сполна, серебром. Серебро-то по нынешним опасным временам даже удобнее. Барана или свинью далеко не угонишь, а серебро завязал в кисет — и шагай…

Локотненские мужики подсаживались к котлам, хлебали сытную воинскую похлебку, расспрашивали, откуда и куда идет рать. Оказывались в Локотне ратники и из Владимира, и из Ростова, и из иных, даже самых дальних, городов, о которых локотненцы знали только понаслышке.

О гибели Рязани ратники говорили мало, неохотно. Дескать, что там Рязань? Зернышко малое. А сейчас великие грады идут. Разве сравниться Рязани со всей силой русской?

Ратники часто вспоминали в разговорах Коломну. Видно, там и быть сече. Ну а Коломну в Локотне знали, совсем недалеко она была. Каждую зиму ездили туда локотненцы на торг. Вот только крепостица там малая, не вместится войско в стены. Может, в поле будут биться? Но то не простых воев дело, а воевод. А воеводы с мужиками не разговаривали.

Сунулся как-то Милон к проезжему владимирскому воеводе — спросить, не пора ли и локотненцам трогаться к Коломне, но и сам не рад был своей дерзости. Обозвал воевода его мужиком-лапотником и велел ждать, пока подойдет московский полк. К Москве-де приписано сельцо на случай войны и осады, нечего до поры под ногами путаться, не до них!

Сердитым оказался воевода, но посоветовал верно. Вскоре приехал из Москвы боярин Евсей Петрович, а с ним дружинники и сани с оружием. Людей собрали у избы тиуна.

Московский боярин был немногословен, объявил только, что локотненцы пойдут вместе с его полком. Дружинники проворно роздали с саней оружие, кому что досталось: копья, рогатины, боевые топоры, щиты. Милон получил прямой меч, слегка тронутый ржавчиной, и островерхий дружинный шлем, тоже не новый. Доспехов боярин не привез совсем: видно, в Москве их не оказалось.

Боярин велел пересчитать мужиков, назначил старшим над ними тиуна Гришку:

— Недостанет кого, с тебя, тиун, спрошу! Смотри!

И пошли локотненские мужики, взвалив на плечи котомки с харчами, вниз по Москве-реке. Рядом с тиуном шагал Милон: сильному, многоопытному мужику Гришка на всякий случай велел быть при себе. Был локотненский тиун сведущим в хозяйстве, в мирное время крепко держал в руках все сельцо, а теперь оробел. И немудрено: не приходилось тиуну быть воином, жил до того в комнатных холопах, на безопасном боярском дворе во Владимире…

Великокняжеские полки остановились лагерем перед Коломной, на просторном Голутвинском поле. Здесь, через самое устье Москвы-реки, проходил зимний путь к стольному Владимиру.

Локотненцев остановила сторожевая застава. Старший над заставой, владимирский дружинник (везде, видно, владимирцы распоряжались!), дал провожатого, объяснил, что московский полк стоит на самом дальнем от реки краю поля, возле леса.

Шатер московского боярина стоял на опушке. Вокруг него темнели палатки дружинников из дубленой кожи, натянутой на жерди. Тиун Гришка торопливо перекрестился, побежал к шатру — докладывать, что отставших нет, все мужики на месте. Вернувшись, объявил, чтобы устраивались на ночлег, кто как может, шалашей для них не наготовлено — невелики бояре!

Локотненцы спорить и обижаться не стали, быстро вырыли в снегу ямы, прикрыли сверху еловыми лапами: долго ли лесному человеку поставить шалаш-однодневку? Присели на пеньки, разложили костерок. Подошел старый Пантелеймон. Пока ладили шалаши, он успел пройти по лагерю и теперь рассказывал:

— Из многих городов рати собрались. Большое войско. А кто и откуда, я без расспросов понял, по прозвищам. Кажись, все люди русские, а у каждого места свое прозвище, вот и перекликаются вои, друг над другом насмешничают. Дмитровцев в народе болотниками кличут, новгородцев — долбежниками, псковичей — ершеедами, а кашинцев и того смешнее — водохлебами…

— Не больно прозвища-то хороши, — вздохнул Милон. — Отчего так?

— Видно, оттого, что живут люди русские под разными князьями, а князья друг с дружкой воюют. С чего, к примеру, новгородцу владимирца любить, если то и дело мечами рубятся? Под Коломной людей разных городов только общая беда собрала, да и то не все пришли, — огорченно заметил Пантелеймон. — Всё распри наши…

— Не время нынче о распрях поминать…

— Оно конечно, не время. Но ведь так?

Милон ничего не ответил.

Пантелеймон постоял возле него, моргая слезящимися глазами, потом повернулся и тихо побрел куда-то за шалаши, к близкому лесу…

В тот же день был объявлен смотр всему московскому полку. Дружинники и ополченцы из деревень построились хитро, чтоб города не позорить: дружинники в кольчугах, со щитами и копьями — впереди, мужики скромненько — за ними. Но разве опытных воевод такой хитростью обманешь?