Не прошло и пяти минут, как мы уже были возле красных, побросавших оружие и поднявших руки вверх.
Уланы окружили их, и вахмистр тотчас же закричал: «Выдавайте коммунистов и жидов!»
Красноармейцы выдали семь человек, в том числе командира батальона и еврея – политрука.
Вахмистр отвел последнего в сторону и застрелил его из револьвера, а моему взводному приказал зарубить командира батальона. Тот пытался сделать это, но безрезультатно… Только покрошил ему лицо, и его пришлось достреливать из револьвера.
Пленных решили отправить в Ковель. Я разговорился с одним красноармейцем. На вопрос, почему они шли без дозоров и разведки, он отвечал: «А разве мы знали, что вы спрятались в лесу».
По словам пленных, кормили их очень плохо – давали один фунт черного хлеба и какую-то похлебку, называемую «супом». Поэтому красноармейцы, чтобы наесться, промышляли грабежом.
Мы по-прежнему оставались в деревеньке на шоссе Маневичи – Ковель и бдительно оберегали фланг ковельской группы польских войск. Как и раньше, в это время громыхали орудия, трещали пулеметы и слышались крики «Ура!». К шоссе иногда подъезжали всадники противника, но они держались от нас на приличном расстоянии.
Гул приближался к нам, и поэтому мы решили, что сражение под Ковелем склоняется не в нашу пользу. И действительно, после нескольких суток сражения у поляков опять началось отступление: обозы, поезда и бронепоезда.
Мы получили приказ выехать на шоссе Ковель – Холм. После этого наш эскадрон остановился в пяти верстах от Ковеля. К ночи к нам подошел весь наш полк, и мы остановились на ночлег в открытом поле.
Все это время мимо нас проходили польские войска – пехота и масса раненых. Также провезли нескольких убитых польских офицеров.
В 12 ночи всё стихло: большевики взяли Ковель. Однако часа в два ночи там поднялась невообразимая стрельба и загремели крики «Ура!». До рассвета в Ковеле продолжался бой, и утром мы узнали радостную весть: город занят отрядом Булак-Булаховича. Первая кубанская кавалерийская дивизия сдалась ему, и это решило участь Ковеля.
Продержавшись там до утра, генерал Булак-Булахович отступил, поскольку в его отряде было не более шести тысяч человек и один бронепоезд «Черноморец». Все чины его отряда были одеты в американское обмундирование.
Сдавшаяся ему кубанская дивизия также отступала вместе с нами. Уланы-поляки робко посматривали на легендарных буденновцев, которые еще недавно наводили такой ужас на польскую армию. Казаки же добродушно на это улыбались.
В отряде Булак-Булаховича я встретил своих знакомых, от которых узнал, что он действовал со своим отрядом в Белоруссии в составе армии генерала Пермикина, потерпевшей поражение и вынужденной отступать вместе со своим отрядом в Польшу.
На пути отступления его войск им встретился Ковель, занятый несколько часов тому назад превосходящими силами большевиков. Булак-Булаховичу ничего не оставалось делать, кроме как идти на него. Большевики не ожидали нападения с тыла, и этим можно объяснить его успех.
На станции Ягодин была устроена дневка. Я пошел туда в отпуск. Там находился бронепоезд «Черноморец», отличный, оборудованный по последнему слову техники. На нем служил мой приятель Макаров, товарищ по гимназии. Он предложил мне остаться на бронепоезде и не возвращаться в эскадрон.
Я знал, что из Ягодина наш полк уйдет в сторону от железнодорожной линии, и потому не боялся, что нам с ним придется где-нибудь встретиться. Уютная обстановка бронепоезда (чисто русский дух) привлекла меня, и я остался…»
«…В июне месяце мой бывший командир бронепоезда («Черноморец». –
– Я вас знаю как идейного добровольца и человека интеллигентного… Скажите, Вы хотите поехать в Россию?
Я остолбенел.
– Как в Россию? Ведь там сейчас большевики?!
Он улыбнулся.
– Да, к большевикам. Вы поедете тайно, мы дадим Вам нужные документы и переправим через границу. Нам необходимо установить связь с партизанскими отрядами, действующими на Украине. Вы молоды, и на Вас никто не обратит внимания. Подумайте хорошо об этом, но ни слова никому не говорите. Завтра в 10 часов утра я позову Вас, и Вы скажете мне свой ответ…
На другой день я согласился ехать в Россию.
Впоследствии я узнал, что такие же предложения были сделаны еще пяти молодым гимназистам или вольноопределяющимся.