Явные черты демонического государства несут на себе, как ни странно, Афины. Мы привыкли видеть в этом древнегреческом полисе олицетворение всего прекрасного и замечательного, что стало фундаментом новой европейской культуры. Но стоило бы задуматься о том, не слишком ли близкой оказалась афинская культура творцам новейшего европейского безбожия. Когда Европа начала явно отходить от Бога, это назвали Возрождением, имея ввиду возрождение античных, прежде всего афинских идеалов. Для новой Европы Афины стали знаменем антитеизма, и это вполне логично. Афинский культ красоты, сам по себе вроде бы и не вызывающий возражений, стал фундаментом новой европейской религии человекобожия. Афины создали культ Человека, точнее – культ человеческого тела – культ принципиально антидуховный. Не случайно этот культ так понравился позднейшим антитеистам. И не случайно даже в Древней Греции, отнюдь не страдающей излишней приверженностью к нравственным нормам, Афины прославились своим развратом. И не случайно боги, которым молились афиняне, были так вызывающе, космически развратны.
Афины, казнившие Сократа и изгнавшие Фемистокла, заявили себя врагом гениев и героев. Афинская демократия, казалось бы, имевшая мало общего с современной европейской, сущностно была тем же самым – отвержением всего возвышенного в угоду всему низменному. Именно Афины впервые опробовали ту политическую систему, которая сейчас стала главной политической технологией безбожия.
Главным антагонистом и последовательным противником Афин была Спарта. На современного человека Спарта производит жутковатое впечатление и небезосновательно. Это было очень жестокое, безжалостное к человеку государство. Но! Настоящий спартанец был безжалостным прежде всего к самому себе. Спартанец презирал свои слабости, имел задачу одержать победу прежде всего над самим собой. Спартанец презирал комфорт, изнеженность, страх перед смертью. Наверное, ни где в древнем мире не найти такого стремления подчинить плоть духу. Утверждение приоритета духа над брюхом делало спартанцев воинами Света, хотя они, конечно, не догадывались об этом. Спартанец любил иерархию, подчинение, охотно признавал над собой власть тех, кто был духовно сильнее его. Спарта была монархией с развитой военной аристократией. Это почти идеальная форма правления, недостатки которой были вызваны лишь неведением о Боге Истинном. В Спарте шокирует презрение к интеллекту и естественным эстетическим потребностям души, но, совершенствуя спартанскую форму правления, можно было избавить её от диковатых и мрачноватых перекосов. А сама основа спартанской цивилизации безусловно делает её сражавшейся на стороне Божьего Промысла, требовалось лишь осознание этого. А вот Афины с их культом плоти бессознательно противились Богу Истинному ещё раньше, чем успели о Нем узнать.
Ещё более впечатляющим архидемоном древнего мира была Финикия, и в первую очередь финикийская колония на африканском берегу – Карфаген. Об этом писал Честертон: «Своей жизнью он (Карфаген) был обязан энергии и экспансии Тира и Сидона – крупнейших коммерческих городов. И как во всех колониальных центрах, в нем царил дух коммерческой наглости… Глубоко практичные, отнюдь не поэтичные люди любили полагаться на страх и отвращение… Им казалось, что темные силы своё дело сделают… В психологии пунических народов эта странная пессеместическая практичность разрослась до невероятных размеров. В Новом городе, который римляне назвали Карфаген, как и в древних городах финикийцев, божество называлось Молохом, по-видимому, оно не отличалось от божества, известного под именем Ваала… Почитателей Молоха ни как нельзя назвать примитивными. Они жили в зрелом развитом обществе… и Молох не был мифом, во всяком случае, он питался вполне реально. Эти цивилизованные люди задабривали темные силы, бросая сотни детей в пылающую печь…
…Такие денежные аристократы, как правило, не допускают к власти великого человека… Это холодный здравый смысл и проницательная практичность дельцов… деловые, широкие, реалистические взгляды… Карфаген пал, потому что дельцы до безумия безразличны к истинному гению… Они слишком практичны, чтобы быть хорошими, более того, они не настолько глупы, чтобы верить в какой-то там Дух, и отрицают то, что любой солдат называет духом армии. Им кажется, что деньги будут сражаться, когда люди уже не смогут. Именно это случилось с пуническими дельцами. Их религия была религией отчаяния, даже когда дела шли великолепно.