Русский транзит

Преступлю-ка я закон. Надеюсь, Лева по старой дружбе не станет в меня стрелять. Надеюсь, Лева промахнется, если станет. Надеюсь, что он пусть и большая сволочь, но ведь не дурак, чтобы в Боярова стрелять. В крайнем случае, он эту честь уступит кому-нибудь из тех, у кого нервы крепче, голова холодней, сердце горячей. Надеюсь, никто из холодно- головых-горячесердечных не коротает вечерок вместе с Львом Михайловичем.

Домик – каменный, не бетонный. Отлично. Бетон все же неудобная фактура для покорения вершин, каменная кладка имеет достаточно выступов, щелей, чтобы забраться к окну, не будучи человеком-пауком из дешевой чейзятины.

Лева был один.

Он торопился.

Он собирал манатки. Что за напасть! Как ни приду к Перельману в гости, он манатки собирает: то Лева, понимаешь, из Питера лыжи навострил в надежде избавиться от опекунов, то Лева, понимаешь, из Квинса лыжи навострил в надежде… На что, Лева? Неужто обратно в Питер? Или подзадержался с делами и только ближе к полуночи на уик-энд?.. На Багамы?

Я прощупал оконную раму – плотно заперто.

Перекарабкался к другому окну – тоже.

А тут? Аналогично.

Все равно войду!

Гони меня, Лева, хоть в дверь – войду в окно!

Я представил, как выдавливаю собственным весом стекло и впадаю в комнату – и тут же организм (а проще – задница) отозвался недавней памятью: осколочной, саднящей. Однако долго мне так не простоять – питерским барельефчиком в полный рост. Неровен час – патрульная машина мимо проследует, да и любая машина, да и любой прохожий…

Сглазил! Прошуршала машина и фыркнула, остановившись где-то рядом. Не в двух шагах, но рядом – метрах в сорока.

Я застыл. А Лева, наоборот, кинулся к окну – уставился в темноту. Ждет? Кого? Стекло изнутри отблескивает – ни хрена ты, Лев Михайлович, так не разглядишь. Соображай!

Сообразил. Дернул за ручку, открыл, близоруко сощурился.

Вот уж сам Бог или кто там велел Боярову: шаг вперед!

Я перехватил рукой букетик, зажатый в зубах, и шагнул…

Цветы для мистера Перельмана! И шестизарядный «томас» для него же!

Эмоций Левы описывать не буду, они неописуемы. Простоты ради скажу: остолбенел и онемел. И то и другое меня на первых порах устроило – хуже, если бы Перельман заметался-заголосил. Усмирить и заткнуть – раз плюнуть, но… подустал я нынче, лучше не делать лишних движений, если их можно не делать. Можно?

Потому я сделал только необходимые движения: щелкнул «томасом», ткнул стволом чуть ниже уха Перельману и повел давнего знакомца подальше от окна. Лева пятился-пятился, пока не уперся поясницей в столик и по инерции не шлепнулся на него спиной. Черт побери! Тот самый столик – наборный, редкостный, на котором «невыездной» Михалыч с обувью мучался, брюлики запихивал в каблуки. Еще времен первого бояровского «транзита». Хорош «невыездной», если даже мебель переправил!

Я прижал его к столу той рукой, в которой трепыхался почти задушенный букетик. Вторую руку, в которой «томас», чуть отвел и нацелился в переносицу. Все понятно?

Леве было все понятно. Вот он уже и на столе – и цветы у груди. Насрать и розами засыпать, дорогой Лев Михалыч. Верно ты мой букетик истолковал – по глазам вижу. Розами я тебя засыплю. Уже. А надавлю на курок или нет – зависит только от полумертвого, онемевшего Перельмана. Полумертвого? Не люблю я всяческие полумеры, вы только поймите меня правильно, дорогой Лева. Пора оттаивать, обретать дар речи!

А я помолчу. Лишь бровями пошевелю: ну! Знаю: мое молчание действует эффективней любых угроз. Мы достаточно долго и неплохо знаем друг друга, он вполне представляет мои возможности по части слова и дела. Потому помолчу.

– Са… аш… а… я все… я сам…

Возникло у меня впечатление, что Лев тянет время. Та машина, что прошуршала под окнами, вынудив хозяина дома выглянуть наружу, – просто машина. Не ТА. Значит, он ждет ТУ машину. И тянет время. И лопочет о давно минувшем: Саша, ты помнишь наши встречи! Помню, помню!

Помню Буткину. И Белозерова помню. Ты, Лева, вместе с ними переправлял антиквариат за кордон. Потом ты, Лева, вместе с ними доигрался до следственного изолятора и уже там сдал их со всеми потрохами (со всеми, да не со всеми – себе львиную долю приберег). Вот и получил всего «пятерочку», в отличие от двенадцати лет строгой зоны подельников. Я даже знаю-помню: кличка у тебя, Лева, как «источника» – Буль. Вроде был такой английский краснодеревщик надцатого века. Чего там – «источник»! Стукач и есть стукач! Сквозь века и страны – один стандарт: первобытный антроп, нашептавший вождю племени про соседа, втихаря убившего мамонта и не сдавшего добычу в общую копилку… или нынешний высоколобый, оправдывающий себя благими намерениями. Стукач и есть стукач!

И на зоне ты, Лева, постукивал. А уж когда на свободу с чистой совестью… то и более того. Средь нас был юный барабанщик! Стук-стук, я твой друг!