Русский транзит 2

На город с запада огромным черным плащом наползала грозовая туча. Ее чернильные края хищно поглощали легкие барашки облачков, не успевавшие скрыться за горизонтом. Туча тащила за собой сумерки и пронизывающий до костей ветер.

Счастливчик стоял рядом с проводником и жал протянутую Юрьевым руку, когда поезд плавно тронулся.

— Крестовский, учти: в игрушке только одна «слива». Вторую я у соседей оставил: пришлось им мозги вправлять.

— Ничего, Толя, «у меня с собой было», — попробовал отшутиться Счастливчик, глядя через его голову на Оксану Николаевну, которая, хмуря брови и закусив губу, шла по платформе за все убыстрявшимся поездом. — Вот остаток порошка. Толя, попробуй убедить их, ну или найди какую-нибудь газетку, пусть маленькую, но только ни от кого не зависимую…

— Крестовский, нас двое, ты понял? До конца двое. Счастливчик! — крикнул вдогонку убегавшему вагону Юрьев.

— А как же я? — спросила Оксана Николаевна Юрьева, пробежав глазами Петенькину записку и растерянно смотря вслед поезду, который уже накрыла грозовая тьма. — Что же мне делать? — Ее чистые прекрасные глаза совсем по-детски смотрели на него, как на старшего, сильного и бесстрашного, который знает ответы на все ее вопросы и за широкой спиной которого можно жить вечно. — Что мне делать?

— Любить! — твердо сказал Юрьев и пошел по платформе к выходу с вокзала сквозь гудящую толпу пассажиров и провожающих, мимо прокисших бомжей, вороватых подростков и гнусавых попрошаек — прямо на стаи смотрящих исподлобья качков, привыкших к безнаказанности, на небритых кавказцев, чувствующих себя здесь хозяевами и до конца уверенных в своей звериной правоте…

Глядя перед собой немигающим взглядом, Юрьев, не сворачивая, шел вперед широким и твердым шагом… И все они молча расступались, торопливо давая ему дорогу, словно вдруг почувствовав в нем то непостижимое и вечное, что уже нельзя победить.

Туча уже накрыла землю своим чернильным капюшоном. «Где-то я ее уже видел?» — подумал Юрьев, взглянув на небо. Холодный ветер рвал платья и полы плащей застигнутых врасплох пассажиров, мечущихся и бегущих к залам ожидания и входам в метро.

Неожиданно ветер стих, и в наступившей вокруг тишине все живое застыло в тревожном ожидании чего-то, доселе невиданного. Светило, еще пять минут назад купавшееся в синеве, погасло.

Земля стремительно погружалась во тьму…

Часть II

Трубами многоэтажных кварталов Петербург медленно выплыл из серой предрассветной дымки и, постояв на горизонте, нехотя двинулся навстречу взрезающему залив судну.

На полубаке сухогруза, в старой засаленной штормовке, подставив лицо ветру, уже горько пахнущему городом, по-солдатски прямо стоял бич Хмурое Утро. Он кутался в свои ветхие одежды, пытаясь защитить шею и грудь от пронизывающих порывов, и терпел холод.

Город постепенно, словно на проявляемой фотографии, подробно проступал деталями, делаясь все реальней. Его огромные рубленые фасады, испещренные десятками тысяч окон, хранящие словно сундуки, чьи-то жизни и судьбы, гигантские трубы и насекомоподобные антенны, так яростно вступавшие в противоречие с легким бездонным небом, испугали бича.

Втиснувшись между крышами и космосом, отодвинув от земли звезды и придавив копошащуюся где-то там, в каменных сотах, изнемогающую тщетой и страданием жизнь, над Петербургом тяжело навис сизоватый выхлоп цивилизации.

«Зачем я сюда еду? — вдруг подумал он. — Что мне надо от этого Вавилона? Я здесь задохнусь или он просто раздавит меня как инородное тело! Нет, дважды не войти в одну и ту же воду…»

Судно, пройдя узким фарватером, уже развернулось и причалу бортом. Матросы готовились к швартовке. Бич наблюдал за их веселой работой, за каждым их движением — быстрым и расчетливым — и успокаивался. Потом он взял в руки потрепанный томик. «Хватит причитать! Если я сейчас здесь, значит, я именно здесь сейчас и должен быть. Надо просто делать свою работу, вот так же, как эти ловкие ребята, — без малодушного высокоумия и жалоб, — думал Хмурое Утро. — Да, я здесь для того, чтобы сделать то, что должен сделать…»

«И другой Ангел следа вал за ним, говоря: пал, пал Вавилон, город великий, потому что он яростным вином блуда своего напоил все народы. И третий Ангел последовал за ними, говоря громким голосом: кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое или на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере пред святыми Ангелами и пред Агнцем; и дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его и принимающие начертание имени его…»