Русский транзит 2

Исповедь бывшего желторотого птенца от поэзии, а теперь первейшего, по франко-американской мерке, российского поэта и замечательного неформального кинематографиста не слишком огорчила бывшего похмельного мэтра Ивана Третьякова, а ныне свободного от абстинентного синдрома и социальных связей бича по прозвищу Хмурое Утро.

Все то же самое, или примерно все, он и сам представлял себе, просиживая бесконечными зимними вечерами с ураганными ветрами и вьюгами у жаркой топки в одной из котельных военного поселка на архипелаге. Удивила его лишь обреченность интонации, с которой этот бородатый исповедник, имени которого Хмурое Утро не помнил, говорил о своей грандиозной судьбе и рублевом месте под солнцем.

«Смотри-ка, а ведь он еще живой, этот кинематографист. На таком хлебном месте больше полугода не задерживаются: смердеть начинают. А этот… Наверное, действительно когда-то ничего себе стишки писал, ишь, душа-то еще щенком пищит, шевелится. Ну и пусть попищит. Может, и повезет бедняге, поездом где-нибудь переедет его, или кирпич с крыши на голову брякнется: все останется, что Богу на покаяние из грудной клетки выпускать…»

Хмурое Утро решил не идти домой: он побоялся, что там будет еще хуже. «Умер так умер!» — решил он про себя. Однако желание вкусить прежней питерской благодати, которой когда-то были буквально переполнены величественные порталы, грандиозные фасады и гранитные плиты, обрамляющие Неву, было настолько сильным, что он решил еще пройтись по любимым своим маршрутам и отыскать где-нибудь остатки прежнего величественного духа города, чтобы наконец утолить память сердца.

Бич направился к улице Желябова, на которой когда-то в подвале одного из домов в условиях постоянных затоплений арендовал у крыс и кошек маленькую мастерскую его знакомый художник Саша, с которым Иван Третьяков любил, бывало, залить глаза до чертиков, обсуждая проблему личного бессмертия.

На Конюшенной площади совсем рядом с бичом, отвыкшим от интенсивного уличного движения, беззвучно промчалась огромная серая машина с фирменным знаком «мерседес». Бич невольно отшатнулся и стал разглядывать машину, которая метрах в тридцати от него вдруг затормозила и задним ходом приблизилась к нему. Бич замер, спокойно ожидая, что последует дальше. Из-за открытой дверцы машины сначала показалась гривастая и бородатая голова гения неформального кино, который приветливо кивнул бичу, а затем хорошенькая женская головка с небрежно убранными назад роскошными каштановыми волосами.

— Ваня, это ты? — спросила бича красивая молодая женщина, робко улыбаясь.

— Нет, это не я, — улыбнулся в ответ Хмурое Утро и стал напряженно вглядываться в черты лица, показавшегося ему знакомым.

— Ваня, Третьяков, значит, ты все-таки жив… Ну и кто ты теперь?

— Никто, — сказал бич, улыбаясь. Теперь он узнал женщину. Это была Катя, его, Третьякова, верная подруга, преданная почитательница Ванькиного творчества и некоторым образом жена Катя, которая была с ним почти до того рокового момента, когда Третьяков решил уйти из прежней жизни, чтобы родиться для жизни новой…

— Никто и звать тебя никак? — Благоухая дорогой французской парфюмерией, Катя подошла к бичу и, взяв за руку, посмотрела на него своими лучистыми голубыми глазами.

— Нет, Катя, меня зовут теперь Хмурое Утро.

— Как индейца? — спросила она, все так же грустно улыбаясь и пытаясь отыскать на его лице что-то только одной ей знакомое и родное.

— Да, как индейца. Я тут последний из могикан.

— Зачем, Ваня, зачем?

— Незачем, Катя. Просто я от себя отказался в от всего прошлого тоже… А этот, он что, с тобой?

— Да так…

— Любовник? Деловой партнер? Спонсор?

— Зачем ты так… А впрочем, это деловой человек от искусства, представитель победившего класса разрушителей. Слышал: новое поколение выбирает?.. Ну вот, кто «пепси», кто «сникерс», а он меня выбрал. Даже от кино своего отказаться может. Я при нем как ВДНХ — витрина его жизненных побед и творческих достижений.

Из автомобиля с виноватой улыбкой выбрался поэт номер один и гений экранного воплощения деятельности желудочно-кишечного тракта.

— Нравится моя тачка? — с грустной улыбкой, словно извиняясь, спросил он бича.

— Я потрясен вашим размахом, — нарочито официальным тоном ответил бич.

Бородатый исповедник скромно жевал резинку. Глядя на бывшего мэтра И. Третьякова, он то и дело надувал белый пузырь, который вдруг лопался, неприлично хлопнув.

Бич перевел взгляд на Катю и покачал головой.

— Наверное, я действительно умер, поскольку мое сознание уже не может вместить такого сюжетного поворота. Катя, скажи мне, я свихнулся?

— Нет, это мы свихнулись, все. Пойми меня, ведь я женщина, ведь мне…

— Что ты несешь? Зачем тебе ЭТО нужно??? Что с тобой произошло? Что произошло… со всеми вами?

Катя, улыбаясь, вдруг начала беззвучно плакать одними глазами, и только плечи ее чуть-чуть вздрагивали.

— Да, Ваня, он бесталанный, но не подлый, он очень добрый, — начала она, но бич прервал ее:

— Брось, ты ведь сама себе не веришь! — Хмурое Утро разошелся уже не на шутку.