Русский в Англии: Самоучитель по беллетристике

– Перед отъездом он написал мне, что желает оставить деньги, предназначенные на общее дело, за границей – чтобы Третье отделение не наложило на них свою лапу. Хранителем этого капитала будет человек, в честности которого можно не сомневаться. Пусть деньги будут у него до тех пор, пока не наступит решительный момент борьбы. Тогда вы, Николай Гаврилович, написал он, будете знать, на что пустить эти средства. И вот этот момент наступил. Крестьяне зашевелились. До них дошли слухи, что обещанное освобождение будет надувательством. Они не получат ни долгожданной свободы, ни земли. Нужно немедленно создавать подпольную типографию, печатать прокламации, рассылать агитаторов. Мы все искренне признательны вам, дорогой Александр Иванович, за то что вы сохранили Бахметевский фонд в неприкосновенности. – Тут в глазах говорившего промелькнуло некоторое беспокойство: сохранил ли? – Пришло время передать эти деньги на общее дело. Вот зачем я приехал.

Морщина на герценовском лбу стала глубже. Отдать двадцать тысяч франков этому проныре, чтобы он еще пуще гадил «Колоколу»? Об этом не могло быть и речи.

Александр Иванович свыкся с ролью хранителя Бахметевского фонда. Оно было хорошо и с репутационной точки зрения, и в смысле общественного влияния. Ежегодный процент, тысячу франков, он раздавал по небольшой толике разным полезным людям, выбирая самых говорливых и писучих. Из-за этого в передовых кругах создалось преувеличенное представление о размерах фонда. Говорили, что там чуть ли не миллионы, и Александр Иванович этих слухов не опровергал. Чем крупнее фонд, тем крупнее его хранитель. Вот и кумир питерских крикунов примчался мести хвостом.

Отдай![87]

– Могу ли я взглянуть на письмо Бахметева, в котором он доверяет получение капитала именно вам? Мне он ничего подобного не говорил.

– Помилуйте! – рассмеялся Чернышевский. – Сразу видно, что вы давно не живете в России! Кто же у нас хранит такие документы? Найдут при обыске – это сразу крепость, а то и Сибирь. Александр Иванович, дорогой, не думаете же вы, что я стану вас обманывать? Моя репутация, кажется, известна. Право слово, что ж вы, как Кащей, над златом чахнете, когда для дела нужно?

– Что вы, разве о недоверии речь? – махнул рукой Герцен, покоробленный чахнущим Кащеем. – Поверьте, я бы с облегчением избавился от этой обузы и передал деньги столь достойному человеку. Письмо с указанием Бахметева необходимо мне для банка. Если бы воля распорядителя была там выражена ясно и твердо, возможно, это позволило бы преодолеть условие договора.

– Какое условие?

– На котором настоял Павел Александрович. Что в течение десяти лет капитал должен оставаться неприкосновенным.

– Могу ли я взглянуть на договор? – с той же интонацией и почти в тех же словах повторил недавно прозвучавший вопрос Николай Гаврилович. Лоб у него тоже собрался морщинами, только не вертикальными, как у Герцена, а горизонтальными.

– Конечно. Здесь Англия. Важные документы не уничтожают.

Пока Александр Иванович ходил за бумагой, Наталья Алексеевна попробовала увлечь гостя разговором о женской эмансипации, но тот не увлекся. Он нервно и зло барабанил костлявыми пальцами по столу. Веджвудская чашка подпрыгивала на блюдечке.

Верхнюю часть листа, где сумма, Герцен словно бы ненароком прикрыл ладонью, и внутренне улыбнулся, видя, как у прощелыги вытянулась лисья мордочка. Договор был на французском.

Джабраил рассвирепел, прочитав пункт о десяти годах. Получалось, что весь вояж был проделан впустую.

Коли так, захотелось по крайней мере сказать английскому индюку пару ласковых слов. Сдерживаться теперь было не для чего.

Николай Гаврилович наморщил аккуратный носик, как всегда перед особенно едкой атакой на оппонента, но не торопился, прикидывая, как побольнее вмазать.

Тут как раз явился Огарев, который перед тем минут двадцать протоптался перед калиткой, нетерпеливо дожидаясь назначенного Натальей Алексеевной времени. Вошел он как свой человек, без стука.

– Искандер, погляди, что пишут в сегодняшней «Таймс»! – взмахнул он специально прихваченной газетой и расширил глаза, будто в изумлении. – Господи, никак… Господин Чернышевский? Вы?! В Лондоне?! Безмерно, безмерно рад! Слежу, читаю, восхищаюсь! Огарев. Николай Платонович Огарев. Быть может, слышали?

Герцен скривился, обреченно произнес:

– Вот, Николай, видишь, какой внезапный гость.

Огарев не слушал, кинулся к знаменитому человеку с объятьями.

Джабраил приподнялся, но обниматься не стал – протянул ладонь дощечкой, будто установил дистанцию.

– Весьма рад.

А на вопрос, слышал ли он про Огарева, отвечать не стал.

– Мы вот с господином Херценом про российскую ситуацию беседуем, – мягко, на кошачьих подушечках, приступил к карательной акции Николай Гаврилович. – Ваш шеф того мнения, что мы много глупостей делаем, по нашей незрелости.

– Саша мне не шеф, – обиделся Николай Платонович. – Мы соиздатели, с равными полномочиями.

Но Джабраил уже повернулся к «Херцену», перейдя вовсе на мурлыканье: