Русский вечер

Баба Варя давно на пенсии, но, «чтоб с кружкой по деревне не ходить», держала полное хозяйство — огород, корову с телкой, овец, кур. Несмотря на почтенный возраст, она была подвижна, ловка и весь световой день находилась в неотлучных трудах: косила, ворошила упругое сено, складывала в носилки, как здесь говорят, потом в копенки, потом в стога.

По вечерам, заслышав стук моей пишущей машинки, в сарайчик являлся сосед, тоже пенсионер, мужчина рыхлый, большеголовый и неприятный. Он был уверен, что в городе я работаю машинисткой, и хотел сполна использовать мои технические навыки, для чего носил перепечатывать кляузные письма. Пенсионера волновали всякие колхозные беспорядки, но больше всего его волновали колорадские жуки, люто плодившиеся в это сырое лето. Пенсионер требовал у далекого начальства, чтобы оно «путем дачи соответствующего сигнала в строжайшем порядке обеспечило приусадебные участки ядами против злостного вредителя, поскольку картофель есть основной продукт питания в нашей социалистической стране и способствует повышению продовольственной программы».

В отпечатанном виде письма эти производили гнетущее впечатление, и, жалея далекое начальство, я пыталась их править, но мой лаконичный стиль не устраивал пенсионера, и я стала отстукивать слово в слово, исправляя разве что орфографические ошибки. Оценив мою покладистость, пенсионер стал подсовывать мне конверты, чтобы и адрес был отпечатан. Конверты он явно готовил впрок на долгую зиму.

— Гони ты его! — негодовала баба Варя. — Ишь, хвост распустил, старый индюк! — и добавляла доверительно: — Оч-чень охоч до женского полу, особенно до городских.

Отпечатав очередной опус пенсионера, я надевала кеды и бежала к старому дому прополоскать мозги. Во время одного из наших вечерних разговоров я заметила мятый, вырванный из тетради, листок. Он висел на гвоздике под литографией, непонятно, почему я его раньше не заметила. «Заветы Махатм» — таков был заголовок, далее шли под номерами дельные и полезные советы, как то: при отъезде навести идеальный порядок (не от слова идея, а от слова идеал), закопать мусор в яму, «факультативно», меня особенно умилило это слово, построить мостки на реке и так далее…

— Это заветы — кому?

— Это не я писал, — пояснил лохматый Миша, а второй пояснил:

— В дом наезжает много народу, и народ должен вести себя соответствующе.

— Это ваши друзья?

Чернобородый пожал плечами.

— Наверное.

— А что такое Махатмы?

Лохматый, он возился с крыльями велосипеда, стараясь потуже их закрепить, оторвался от своей работы, задумчиво почесал одной босой ногой другую.

— Махатма буквально — Великая душа. Ну вот… Это высшее существо, посланное в мир, чтобы руководить жизнью людей. — Он помолчал, вздохнул, опять потянулся к велосипеду. — Эта руководящая деятельность может не осознаваться самими людьми, и объект может осознавать ее как собственные желания и идеи.

Как всегда, простой вопрос, и дела привычные — убрать, закопать, построить — а оказывается, все это Великая душа.

— Понятно?

— Красиво, — ответила я, чтобы поддержать разговор.

Случались и прогулки в лес, обычно втроем, однажды вдвоем. Лохматый Миша уехал на велосипеде за хлебом в соседнюю деревню, а чернобородый, оказывается, давно хотел показать мне какой-то бездонный овраг с лисьей норой.

Лису мы так и не нашли, и не потому, что плохо искали, а как-то забыли о ней, пробираясь по крутому, густо заросшему овражьему склону. Он шел впереди, выламывая ветки сухостоя, приминая кусты, крапиву и образуя коридор в непролазной чаще зелени. Противоположный склон оврага был тоже крутым и заросшим, и я, борясь с одышкой, с испугом представляла себе, как мы будем карабкаться вверх.

И вдруг — ручей, журчащий по каменистому руслу, и круглая поляна, а овраг остался уже позади. Бог мой, какая красота! Трава доходила нам до подбородка, дикие плети ромашки, мятлик, колокольчики, угретая под березами земляника. Лето повернулось к нам самой щедрой своей стороной. Конечно, я сказала, что природа — лучший ваятель, сказала никому, просто так, потому что какие на этот счет могут быть возражения, и тем не менее, — он мне возразил.

— Существует мнение, и я с ним вполне согласен, что природа средней полосы России рукотворна. Как английский газон, который стригут каждый день в течение трехсот лет. Здесь когда-то стояли леса, и их сводили под пашни. При этом, проглаживая рельеф плугом, оставляли рощицы, причудливо очерчивали опушки. Поле, а в центре ива или несколько берез, их опахивают со всех сторон и не рубят, может быть, триста лет, а может, и того больше. Это и есть русский пейзаж и русский характер.

Я не нашла что возразить, потому что эта чужая точка зрения сразу стала моей. Не спеша мы пересекли поляну и вышли на дорогу, она буквально возникла ниоткуда, как ручей, выбившийся на поверхность. В дороге еще угадывалась колея, выбитая когда-то телегами, но она уже заросла травой, еще пяток лет, и она зарастет, исчезнет, как плешь на болоте.

— Куда она ведет?