Русский вечер

Итак… первый, рыжебородый: высокий, с телом сухим и легким, с неслышной походкой и мелодичным голосом. Самой примечательной в его облике была голова, я не припомню такой вопиющей, неправдоподобной лохматости. Рыжая грива его закрывала лоб и щеки. И как цыганская кибитка в кинематографе, над которой колдует художник, монтируя заплаты и дыры, является плодом прилежной работы, так и его косматость казалась итогом неспешного художественного творчества. Он словно был в гриме первобытного человека, и казалось, что вот он только попьет чайку, возьмет в руки каменный топор и пойдет искать своего мамонта.

Второй тоже был волосат, но черная борода его была как-то умеренна, ранние залысины целиком освободили просторный, крутой лоб. Но особенно примечательным показалось не его красивое лицо и не грустная, словно нерешительная улыбка, а могучий, ладно скроенный торс. «Пойдите приведите четырнадцать коней, пойдите позовите пятнадцать силачей! Пускай они попробуют копеечку поднять, чтоб Машенька копеечкой могла бы поиграть!» Милая детская загадка про золотую копеечку — солнечный зайчик. Мы с сыном зачитали эту книжку до дыр. Над загадкой про копеечку были нарисованы кони и цирковые силачи с широкими плечами и очень узкими талиями. На одного из этих силачей и был похож чернобородый, мне казалось, что если он встанет, то загородит собой весь белый свет.

— Садитесь же…

Лавка была покрыта старым ватником. Чай был горячий, крепкий, с привкусом зверобоя. Первые глотки были живительны. Я сразу согрелась, смущение мое прошло, сейчас бы расспросы, разговор о том о сем, но бородатые хозяева молчали, только шумно хлебали чай. Видно их никак не тяготило затянувшееся молчание.

Я стала осматриваться. Длинный стол, за которым происходило чаепитие, был завален книгами, некоторые из них были раскрыты, другие в пестрых закладках. «Вивекананда, «Раджи-йога» — прочитала я на обложке и тут увидела кузнечика. Изумрудный, с нежно вздрагивающим брюшком и усами-антеннами, он медленно шествовал со страницы на страницу.

Законы реалистической прозы своеобычны. Произносишь: изба — стол — муха, и это есть правда жизни, но если изба — стол — бабочка, а потом не удержишься и добавишь «перламутровая», то это уже никому не нужный романтизм, дамский стиль и лакировка действительности. Я понимаю, не в том дело, муха ли кружит над столом или бабочка порхает, важно, кто за этим столом сидит, о чем говорить как думает, но все-таки… Именно представителем глупой романтики показался мне этот кузнечик, ползающий по развалам книг, и, воспротивившись его любопытному важному виду, а именно любопытство было написано на его тупорылой, как у лося, физиономии, я воскликнула несколько раздраженно:

— Почему он не прыгает?

— У него лапа сломана, — сказал рыжебородый, а второй добавил, махнув куда-то в угол комнаты:

— Он на лопухе живет.

Я проследила за взмахом руки и увидела огромный куст лопуха, корень его таился где-то во мраке подпола, а лопатами торчащие листья заполняли собой все пространство между печью и стеной.

— Его надо срубить, — твердо сказала я.

— Зачем? Мы на нем портянки сушим.

— Очень удобно, — подтвердил второй.

Я еще раз посмотрела на лопух, провела взглядом по стенам: нет, мох не зацвел, но стена слегка светилась. Рассказывали, помню, что есть светящийся мох, он светится даже мертвый. Кованый сундук в углу, на стене выцветшая литография и икона в красном углу, видно, остались от старых хозяев. Из того же быта — колченогая кровать, крытая лоскутным одеялом, и еще ухваты, корзины, банки, старинные весы с ржавой цепью… а среди этого крестьянского царства — два рогатых, наполовину разобранных велосипеда. Задранное вверх колесо одного из них медленно, непонятно из-за чего вращалось.

Он околдовывал меня, этот дом, беспорядок его казался искусственным, бледнолистый лопух — замшевым, вертящееся колесо — чем-то вроде вечного двигателя, надо было выбираться в реальность.

— Знаете, — начала я решительно, — я не случайная ваша гостья. Я сюда была ведома… — споткнувшись на неудобоваримом последнем слове, я испуганно посмотрела на чернобородого, и он ободряюще улыбнулся мне в ответ, — ведома любопытством, и вообще… Я, например, знаю, что одного из вас зовут Миша.

— Вы знаете вдвое больше, чем предполагали, потому что мы оба Миши.

— Так уж получилось, — добавил рыжебородый, словно извиняясь.

— Ну хорошо, пусть оба, — поспешно согласилась я, — но один из вас друг Зои… нет, не друг — родственник, я забыла какой — дальний. Впрочем, Зойку не всегда поймешь, потому что у нее весь мир в родственниках. Еще я знаю, что этот Миша математик и йог. Сознавайтесь, кто из вас…

— Ну какой же я йог, — сказал чернобородый Миша, — если говорить о религии, то я, пожалуй, православный. А остальное все правильно.

— А я физик, — добавил второй. — Да не войдет сюда никто не учивший геометрии.

— Я учила, но плохо. Я все забыла.

— Неважно. Это только присказка. Это было написано у входа в сад Академа близ Афин…