Русский вечер

— Все лето тепла ждешь, — бодро продолжал Молодой, не улавливая иронии в голосе Егора, — а потом опять в темноту и холод. Надо к солнцу идти, а не от солнца. Мы же не кроты. Я этой пещеры без дрожи вспомнить не могу. А ты сам разрядник?

— Неважно все это, — отозвался Егор. — Давай красить. До апостолов Петра и Павла четыре дня.

— Чего?

— Сроки, говорю, поджимают. Надо успеть и кровлю докрасить, и колокольню подновить.

Рукоятка кисти нагрелась и липла к руке, Казалось, что краска тоже раскалилась и пузырится на солнце. Сверху видны были крыши старых особняков с трубами, телевизионными антеннами и полукружьями чердачных окон. В проеме между башнями была видна далекая Москва-река и кусочек моста с быком-опорой. За рекой вверх по крутому берегу тянулась полоска парка. Кто те счастливцы, которые сидят сейчас под кленами? «Чем хороша наша работа, — подумал Егор себе в утешение, — так это “прекрасными далекими видами”». Фразу эту он вычитал у Монтеня, и она ему очень понравилась.

Жизнь состоит из череды событий и, как следствие, настроений, но зачастую настроения никак не соответствуют событиям. Ничего ведь не произошло, как красил, так и красит. Отчего же такая тоска скрутила вдруг сердце? Не в Молодом дело, шут с ним — с Молодым. Тоска эта — старые беды, зачем-то ковырнул их, как притихший на время нарыв. Бедные мальчики, оба крутолобые, кареглазые, насупленные, — жертвы родительского недомыслия. Ради их спокойствия он и уходит из дома. Парадокс? А как решить эту нерешающуюся задачу? Если бы не было детей, еще можно было бы с грехом пополам тянуть эту семейную телегу: есть, спать, молчать, делить опостылевшую брачную постель, ругаться, если невмоготу.

Но нельзя заставить детей жить в этом аду. Дети беззащитны, на них срывается плохое настроение, каждый из родителей тянет их на свою сторону. И ведь какая жестокость! — иногда заставляет их страдать только для того, чтобы досадить противоположной стороне. Может, с уходом из дома он обретет детей. Пройдет время, поутихнут страсти, и он найдет с мальчиками общий язык. Видит бог, ради них он готов не спускаться на землю с ненавистных крыш.

И еще заглушить бы тоску по нежному женскому взгляду. У каждой мужской особи должна быть своя Женщина. Ничего, кажется, от нее не надо, только бы сидела рядом и смотрела понимающим взглядом. Все, хватит… От таких мыслей плечи начинают болеть и затылок ломит. О чем спокойном он успел подумать совсем недавно, о чем-то хорошем? Ах, да, прекрасные далекие виды. Будем думать о Монтене и копить положительные эмоции.

— Ребята, у меня краска от солнца дымится и мысли плавятся! — прокричал Алексей и запел. Он всегда поет на халтуре, если вокруг не ведутся умные разговоры. «Корабли постоят и ложатся на курс…» Голос у Алексея никакой, но слух отменный и легкие здоровые, а репертуара на двадцать четыре часа.

Хорошо жить, когда рядом друзья — свои. А что такое свой? Монтень говорит, что ищет общества людей порядочных и неглупых. С ними, мол, приятно общаться. Обмениваться мыслями и «соприкасаться душами», не преследуя при этом никаких выгод. Здесь, пожалуй, старик не совсем прав. Время сейчас другое. От общения со своими мы как раз получаем выгоду — душевный комфорт, а это сейчас дороже денег.

Алексей — свой. Порядочный? Безусловно, во всяком случае, мерила порядочности совпадают у них по всем пунктам. Алешка очень неглупый парень, думать он умеет. Говорить — это у него плохо получается, а слушать — дай бог каждому. А над Монтенем заснет через пятнадцать минут. Хотя стоит попробовать, подсунуть ему поочередно оба тома, благо Монтень сейчас собственный.

Двухтомник «Опытов» достался Егору случайно. На их отдел дали пять экземпляров с нагрузкой — что-то по экономике Йемена и по удою в Пензенской области — всего на двадцать семь рублей. Монтеля с удоем и экономикой разыгрывали по всем правилам. Егору не досталось. Он поогорчался и успокоился, а через два дня лаборант Миша стыдливым шепотом вопрошает: «Егор Сергеевич, может, вам эти книги нужны? Я сдуру хапнул, а двадцать семь рублей на дороге не валяются».

Егор купил книги с полным восторгом, и, почувствовав этот восторг, паршивец лаборант тут же выторговал себе пятницу, мол, надо к тетке в деревне картошку сажать, а я-де потом отработаю. Егор знал, что ничего Мишка не отработает, он и в рабочие дни умудряется шататься без дела, но дал слабину — отпустил. Все равно мастерские заказ сорвали, и на пятницу простой заранее запланирован.

«Жалок тот, — пишет Монтень, — кто не имеет у себя дома местечка…» Ну, такого местечка, где можно чувствовать себя дома и спрятаться от чужих глаз. У Монтеня было такое местечко — библиотека в башне, круглая, открытая всем ветрам комната, шестнадцать шагов в диаметре, пять стеллажей книг, а из окон «прекрасные далекие виды». Интересно, как это звучит по-французски.

Сейчас библиотеку в замковой башне не купишь, не построишь, не обретешь. Но хотя бы свою комнату, свою дверь, свой ключ, который ты вставишь в замочную скважину — и ты один… не для одиночества, для отдохновения.