Русский вечер

В погожие дни я не навещала дом. Он подлежал дождю и бурьяну, яркое солнце гнало меня в луга. Чтобы придать своим дальним прогулкам какой-то смысл, я спрашивала хозяйку: «Как пройти в Дурнево?» (Есть такая славная деревушка в округе.) Хозяйка с готовностью отвечала: «Лугами… но тропки там, пожалуй, позаросли. Держись левее, все время влево, и выйдешь». В этом объяснении есть какая-то тайна, потому что дорога в Сени тоже лугами, и тоже «все левее и левее». Я так и не дошла ни до одной из ненужных мне деревень, только видела издали скотные дворы, и, руководствуясь советом, брела по левой тропке, и опять попадала в простор трав. Понятно, что человек может заплутаться в лесу, и странно заблудиться в калужских лугах, но, оказывается, можно. Мне казалось, что я так и не вырвусь из этого простора и вечно буду топтать поросшую травкой-муравкой дорогу с непрерывной полоской клевера по центру.

В таких лугах человек не может быть несчастлив, и беды, которые, как скулящие собаки, притащились со мной из города и влажным своим воем не дают спать по ночам, здесь исчезают, как тени, и легко уговорить себя, что обиды — мнимы, природа — целебна, да мало ли какие хорошие мысли приходят в голову, когда ты окидываешь взглядом милый русский пейзаж.

Любая прогулка состоит из двух частей — туда и обратно, хотя никогда не знаешь заранее, когда кончится «туда» и начнется «обратно». Я не любила круговых маршрутов, потому что одна и та же дорога разнится не только пейзажами, но и жизнью, которая кипит вокруг нее. Когда шла туда, в небе плыли кучевые облака, суля устойчивую ясную погоду, обратно — словно и не было этих облаков, одни перистые дорожки, будто оставленные самолетом. Но самолетов не было, был коршун, бесшумно парящий в поисках добычи, и я по привычке вслушивалась, не тарахтит ли он мотором.

Шла туда — был коровий брод, истоптанный копытами, он гудел от оводов, обратно — часа не прошло — никаких оводов, в размятых копытами ямках сиял рой мелких голубых бабочек. Они вспархивали, складывая крылышки с темной нарядной окаемкой, а когда моя тень закрыла их, они вдруг поднялись все разом и проводили меня до овсяного поля.

В третий погожий день меня застала в лугах гроза. Горожане не боятся грозы, они боятся только вымокнуть, но зонт, который я по привычке таскала с собой в сумке вместе с бутербродами и сигаретами, был плохой защитой от настоящего ливня. Первый же порыв ветра выгнул хилое японское сооружение, и зонт стал похож на диковинный и абсолютно бесполезный цветок. Первые капли дождя, потом еще порыв ветра, и вода обрушилась на меня сплошным потоком.

Глупо искать прибежища под ивой, ее прозрачные ветви пропускают сквозь себя все струи, но я надеялась укрепить зонт и защитить хотя бы плечи и голову. Не повезло, попала пяткой в муравейник и еще острекалась крапивой. Молнии сверкали, хрупкие ветки ивы ломались с треском, холодно, страшно…

Конечно, я вспомнила голую березу на угоре, прошлым летом в нее ударила молния, и она сразу, прямо на глазах, почернела, потом сбросила листву и даже кору. Я выбралась из-под ивы и побежала, всхлипывая от страха. Скулящие мои беды снова запрыгали вокруг — безумные псы. Я опять была несчастна, зонт трепетал за спиной, как порвавшийся парус.

За всхлипываниями я не сразу поняла, что гроза, внезапно отшумев, откатилась куда-то к востоку, мне оставили только реденький холодный дождичек. Не сбавляя шага, я пересекла овражек с ольхой, поднялась на холм, спустилась с холма. Я смотрела только под ноги, и, помню, мне все время попадались заляпанные грязью сыроежки. Стоп… липа, качели, куда это я прибежала? Я подняла глаза на окна — в старом доме появилась жизнь. От него словно тянуло теплом. Внезапно дверь отворилась, и мужской голос произнес:

— Входите…

Я с опаской переступила порог. Тепло шло от самовара, который шумел на столе, а за источник света я приняла ярко-желтый букет сурепки, что стоял на подоконнике. За длинным дощатым столом сидели двое. Каким нелепым, наверное, показался им мой вид: промокшая до костей, жалкая, и еще этот выгнутый зонт над головой, я так и забыла его закрыть.

— Садитесь, будем пить чай.

Я не поняла, кто из двух сказал эту фразу, чернобородый или рыжебородый, и даже потом, когда познакомилась с ними поближе, я часто не могла угадать, кто из них бросил реплику, хотя ни голосом, ни манерой говорить они вовсе не были похожи. Мне хочется описать их первым своим виденьем, потому что как только я переступила порог этого дома, то сразу поняла: мои одинокие блуждания в лугах кончились, жизнь перевернула страницу.