Русский вечер

— Дыхалка его подвела, — объяснила Марина Егору. — Аденоиды. Он завис на лестнице, а перестегнуться не смог — может, обессилел вдруг, сам знаешь, как это бывает. Я висела метров на двадцать ниже, там такой уступчик был с водопадом. Ничего не могла сделать — репшнур натянут, ни туда ни сюда. Три часа мы висели. Я только замерзла, а он впал в шок. Если бы кто-то был рядом…

Но рядом никого не было. Один за другим участники вылезали на поверхность, скоро обнаружили, что двоих нет. Как обычно, был назначен контрольный срок ожидания, потом начались спасработы, самый ненавистный, самый трудный вид спелеологии и альпинизма. Из Хосты вызвали врача. Спуск вниз был долгим, потому что все люди были измучены трудным подъемом, а Родриго висел глубоко. До него с поверхности метров двести было, не меньше. Нашли его почти ощупью, оказали первую медицинскую помощь, даже морфий в вену ввели. Поднимали его еще живым, а вытащили мертвым.

В пещере все может случиться. Любая мелочь, невинный насморк или подвернутая нога могут, если помочь некому, обернуться смертельным исходом. Но ведь не было в Белой аварийной ситуации, обычный спуск, обычный подъем.

Егор хорошо помнил, что такое аварийная ситуация. Пять лет назад они спустились в неисследованную пещеру. Экспедиция была рассчитана на неделю. Пещера начиналась узкой расщелиной, за который следовал огромный зал. Все стены в уступах, на них каменные водопады невиданной красы. Посветишь фонарем, и сталактиты засияют белым и розовым. Внизу озеро-сифон с каменным завалом, речным гравием и вязким илом. Предполагалось, что рядом с основным залом имеются еще боковые. Задачей экспедиции было найти к этим боковым залам проходы и исследовать их.

Спелеологи всегда боятся дождя, может быть затопление, поэтому всегда тянут вниз телефон для связи с базовым лагерем. Спускались при хорошей погоде, а на следующий день получили сообщение: дождь. Этот мелкий моросящий дождь шел наверху три дня, но все это никак не отразилось на их жизни в пещере. Как журчали по стенам ручейки, так и продолжали журчать — неспешно, неслышно. Все уже забыли про этот дождь. Палатки стояли на пятьдесят метров выше сифона, работы было по горло, уже были обнаружены два боковых зала. Вдруг крик из телефонной трубки: «Ребята, сматывайтесь немедленно! Идет гроза!»

Под землей они не видели и не слышали грозы, что бушевала в горах над их головами, но они были свидетелями ее неимоверной силы. За каких-нибудь десять, может, пятнадцать минут вода в озерце поднялась на высоту десятиэтажного дома. Видно, долго копилась влага в подземных резервуарах, потом вдруг переполнила их и прорвала каменные плотины.

Егор хорошо помнил состояние оцепенения, страх, и даже не страх — ужас, лютый, когда на глазах вспучивается подземный сифон. И ведь это только говорится — на глазах, видимость как раз очень плохая, но грохот! От него болят ушные перепонки, подмытые камни валятся вниз, глыбы громоздятся друг на друга, земля дрожит и под тобой, и над тобой, ледяные брызги жгут лицо.

Сколько времени продолжалось это оцепенение — минуту, две? Ах, как они тогда работали, как споро и ладно! Лагерь был свернут в рекордно короткий срок, сами поднялись и оборудование подняли, а всех потерь — один рюкзак свалился вниз, плохо закрепили.

Интересно, как бы повел себя в той ситуации Харламов? Неплохо бы себя повел, может быть, даже лучше некоторых, тех, кто в оцепенении пребывал, потому что смел и опытен. А в Белой ему все казалось слишком простым, я прошел, значит, и другие пройдут, кто быстрее, кто медленнее — не важно.

— Я Пашку Харламова ненавижу, — говорила Марина. — Он ведь дремучий, как тайга, одна извилина в голове, а гонору! Белый человек… И на спасработы идти отказался. Правда, он тогда не знал, чем это все кончится, но если двое не вышли к контрольному сроку, значит, что-то случилось! А он говорит: «Детский сад, а не группа. Сами вытаскивайте Родьку. Я первым шел, я дорогу прокладывал, я больше других устал». Ему говорили: «Ты же начальник, ты должен был последним идти. Впереди должны были идти слабые». И знаешь, что он ответил: «Я, — говорит, — начальник экспедиции только формальный». Видишь, как дело повернул. В пещере начальником держался, на всех покрикивал, а как дело до спасработ дошло, сразу формальным оказался. Я думаю, он просто струсил.

Марина рассказывала хриплым от волнения голосом, то сидела ссутулившись, переплетя пальцы, то вскакивала и начинала показывать, как Родька на репшнуре висел, как она сама скрючилась на уступчике: «Вода на каску льет. Темнота полная, батарейки сели, фонарь погас. Когда спасатели вынесли Родьку в верхнюю расщелину, он еще дышал. Летучие мыши как сбесились — тучей…» Потом она затихла, забилась в угол дивана и заплакала.

— Егор! Ты что, Егор?! Третий раз тебя зову. Бабка Ефимья сковородой гремит. — Алексей уже снял снаряжение, уже стоял на кровле, готовый спускаться вниз.

— А Молодой где?

— За краской пошел. Краска у него кончилась. Без сноровки — половину на себя расплескал. Пошли обедать. Ну и жара…