Русский вечер

Нет, не надо на крыше трогать кровного, поэтому Алексей, пытаясь разговорить Молодого, — надо же узнать, что за человек рядом висит, — не стал спрашивать про горы, а начал задавать нехитрые вопросы, мол, где научился красить да работал ли раньше на халтуре, где, с кем?

Молодой отвечал коротко: малярничал только у бабки в деревне, забор красил, на халтурах работал мало, только внизу и без всяких обвязок, а разговорился именно на альпинизме, хотя об этом его и не спрашивали. Он не говорил, какие вершины брал и с кем ходил, а обсуждал качество снаряжения. Видно, тема эта его волновала, и он не раз спорил, отстаивая свое. «…Я на свои шлямбуры должен рассчитывать. Руки друга, как в песне поется, это, конечно, хорошо, но хороший шлямбурный крюк — еще лучше. Крюки я сам делаю». Он называл марки стали, объяснял, на каком станке лучше работать, как закаливать. Тут же достал из кармана связку крючьев, отцепил один, ощупал кладку стены.

— Смотри сюда, — и не успел Алексей опомниться, как он вытащил из-за пояса молоток и ловко забил крюк в самую середину недокрашенного кокошника.

— Ты что колотишь? — спросил, выглядывая из-за барабана, Егор.

— Да вот крюк вбил. В учебных целях, — ответил за Молодого Алексей.

— Тебе что здесь — скала, что ли? — разозлился Егор. — Мы на церкви крюки бьем в балки, и то в случае крайней необходимости. Зачем ты его вбил?

— Для самостраховки, — ответил Молодой, независимо щурясь. Ему очень не понравился тон, каким его отчитывал Егор.

— А сколько тебе нужно, чтобы подстраховаться? Ты и так уже на трех страховках висишь.

Всего долю минуты Молодой обдумывал, взорваться ему, объявляя свои права, или промолчать.

— Да ладно, мужики, — сказал он примирительно. — Нашли о чем разговаривать. Кому эта церковь нужна-то? Старухам? Так они сюда не полезут и крюка моего не увидят.

— Ты хоть знаешь, что красишь? Закладную доску читал?

— Какую еще доску?

— У входа. Было бы тебе известно, что реставрируем мы церковь шестнадцатого века, построенную при Иване Грозном на деньги слободы. Ты этот крюк прямо в нашу историю вбил. Церкви суть достояние народа, и нечего их крючьями уродовать.

Последнюю фразу Егор произнес с легкой насмешкой над собой, он слегка стеснялся, что произносит прописные истины нравоучительным тоном, но Молодой решил, что если Егор и насмехается над кем-то, то именно над ним, Молодым, поэтому вконец обозлился и негромко выругался.

— У бабки в деревне давно из церкви нужник сделали и соответствующими лозунгами украсили. А крюк, между прочим, какой-то шутник прямо в переносицу Христу вбил. И ничего, живем…

— Это нам чести не делает, — негромко сказал Алексей и махнул рукой Егору, мол, хватит базарить, давайте красить.

Для того, чтобы Молодому все объяснить да чтобы он понял, не один час понадобится. Егору это не под силу. Пашка бы мог, у Пашки это все как-то логично получается.

Алексею очень запомнился один их спор. В первый же день на покраске церковной кровли Павел и Егор сцепились по поводу религии. Вначале просто перекидывались словами, словно не всерьез, каждый из спорящих мог в любую минуту встать на точку зрения оппонента и с той же горячностью доказывать то, с чем только что никак не соглашался. Настоящий же разговор начался уже за столом под липой.

— Ты прав, ты всегда прав, — такая у Павла была присказка, — но ты и меня послушай. Душа, например… Есть у человека душа? Ты от этого понятия не отмахивайся, оно не вчера придумано и несет в себе сложный, другими словами не проговариваемый смысл. И не надо думать, что наши предки, хоть без телевизора жили, были глупее нас в духовном смысле. Так что — душа? Суть идеализм? Ну а доброта, а гений, а работа мысли? В биологических институтах, говорят, есть уже «отдел памяти», «отдел мысли». Скоро будет «отдел доброты и милосердия». И я не понимаю, как можно эти понятия материалистически разъяснить, как построить их модель.

— Пашка, что ты плетешь? — Егор пытался перебить его после каждой фразы. — Сейчас двадцатый век. Век прогресса! А ты проповедуешь на уровне Франциска Ассизского.

— Ты Франциска не трогай. Тебе до него, если хочешь знать, расти и расти. Он ведь счастливейшим человеком был, гармоничнейшим! Он природу славил, а в тринадцатом веке природа и Бог были одно и то же.

— А сейчас разве не так? С точки зрения верующего, — попробовал вмешаться Алексей.

Егор и Павел его не услышали, хрустели салатом, хлебали щи, вытирали ладонью рты и выкрикивали друг другу имена, цитаты и формулы. Половину их слов Алексей просто не понял. Егор орет про инквизицию, Пашка про монастырские библиотеки, Егор про Джордано Бруно, Павел про Сергия Радонежского. Егорова концепция умещалась в один привычный лозунг: религия — опиум для народа. Пашкины выкрики ни в какой лозунг не умещались, у него все нелепо, но слушать его интересно до чертиков.