Русский вечер

— Надо разрушить собственное эго, — сказал лохматый категорически.

Посоветовали… Нет, им определенно нельзя жаловаться. Не понимают или не хотят понять?

— Я забыла, что такое эго!

— Забыли? Ну вот… Это то, что человек считает своей сущностью, самым интимным, а на самом деле все это навязано извне — обществом, воспитанием, семьей…

— Разрушить эго — это значит ни на что не обращать внимания и растить тыкву?

— Можно тыкву, можно хлеб, можно доброе-вечное, можно ничего не растить, кто как хочет, — отозвался чернобородый и миролюбиво улыбнулся.

Солнце грело мне макушку, дымил костерок, гудел шмель. Лохматый Миша принялся собирать лебеду к обеду. «Что я, в самом деле, разнылась?» — мысль эта только промелькнула напоследок и скрылась. Больше я ни о чем не думала и не искала внешних образов, чтобы с ними работать.

Скоро рябина покраснеет. В лугах зацветет цикорий, василек луговой, а это значит, что конец июля и отпуск моих бородатых знакомцев подошел к концу.

Уехали они внезапно. Накануне с жаром обсуждали, как лучше добраться до поезда — через Медынь или Тихонову пустынь, — а когда я на следующий день пришла к ним прощаться, старый дом был пуст. На двери висел замок. Я могла взять ключ с верхнего косяка, могла войти в дом и согреть себе чаю в надежде, что старый дом отзовется на мои шаги и пошлет мне успокоение. Но я просто села на лавку и закрыла глаза, чтобы не видеть необъятного поля, и неба, и далей над Угрой. На меня обрушилась душная тоска, которая возникает от осознания полного одиночества.

Вечером пошел дождь. Баба Варя мокла во дворе и ругала городских, которые «понаехали тут видимо-невидимо, всех корми, а работать — нет», кричала на кур, опять затеяли драку, не иначе как к неприятностям.

— Да какие ж неприятности?

— Мало ли… Вот возьмет меня слабота, кто скотину обиходит? Поясница-то как чужая… А все почему? Стирала, грешница. В воскресенье спиной к Богу стояла, — и опять, переходя на звонкий деловой крик: — Тань-тань-тань! — так в нашей деревне зазывают овец.

Вечером мы пили чай в избе.

— Брошу хозяйство, — жаловалась баба Варя, — уеду к сыну в город. Дом продам, сейчас покупателей пруд пруди, все хотят дачу иметь. Крестьянствовать только никому не охота. Какой трезвый в наше время захочет с навозом возиться?

Не первый раз она заводит этот разговор, я слабо возражаю.

— Да не спорь ты! Нам из города нового председателя прислали, а что он умеет? Ничего не умеет. Даже глотку рвать не умеет. Слова матерного не выговорит.

— Да зачем же глотку рвать, да еще матерно?

— А затем. Новый председатель, новый план. Поголовье увеличили, а доить некому. Коров через день доят. А они-то нас умнее. Корове легче, чем молоко, навоз производить. Полтора литра с вымени в сутки! Сто хвостов держат, а удой как с десяти.

— Да не может такого быть, чтобы полтора литра в день!

— А ты все знаешь! — укоризненно качает головой баба Варя. — Раньше-то с коровой как? Раньше если удой снизит, так ей вымя окуривают, подойник на ночь под месяц выставляют… Чего только не делали.

Во мне разжигается писательский инстинкт, жажда живого человеческого слова.

— Варвара Алексеевна, какие раньше в доме обереги были? Ну, от порчи, от дурного глаза, какие приметы?

— Приметы? Нельзя молоко ножом тыкать, заболеет корова. Нельзя в подойник доглядывать, когда от коровы идешь, а то удой снизит. Нельзя молоко открытым оставлять — уйдет сила, плохое будет молоко. А главное, голубушка моя, любить надо корову-то. И курей, дур этих, жалеть надо. Вот те и обереги.

Через неделю я опять завернула к старому дому и не узнала его. На качелях, распевая, раскачивалась абсолютно голая девочка лет трех, она посмотрела на меня с минутным любопытством и тут же забыла обо мне. Из цветущего куста золотого шара вышла еще одна девочка в плавках, постарше, потом к моим ногам подкатил трехколесный велосипед с карапузом в белой панаме, и наконец из дома вышла женщина с грудным ребенком на руках.

— Здравствуйте, вы к Мише? — спросила она приветливо. — Вас тут записка ждет на гвоздике.

Она вернулась в дом и вручила мне листок, вырванный из школьной тетради. «Завет Махатм» — так был озаглавлен пронумерованный текст. Пункт первый: «Раз в неделю снимать с себя эго, хорошенько прополаскивать, отбивать скалкой и сушить на солнце до полного исчезновения пятен». Пункт второй: «Факультативно — повернуть подрастающую тыкву хвостиком вверх, чтобы, когда вырастет, была круглая и правильной формы — для калебасов». Под цифрой три — номер телефона.

— Это все ваши? — спросила я женщину.

— Собственно, моих трое, одна племянница, но сейчас все мои, — улыбнулась она.

Заинтересованные разговором дети собрались вокруг матери, уселись с ней на крыльцо, пытливо заглядывая в глаза.

— Как же вы с ними управляетесь? Здесь даже магазина нет.

— Хорошо управляюсь. За молоком езжу на велосипеде, остальные продукты с собой привезли. Миша нам огород оставил, уже молодая картошка есть.

— А Миша?.. — мне вдруг пришла в голову дикая мысль, что все эти дети — семья одного из Миш, убей бог, чтоб я понимала, какого.