Русский вечер

— В этом году в девятый класс набрали много учеников из соседних школ. Из всех новеньких Баранов самый безнадежный. Живет сам по себе. Да! Все ему скучно. Ни во что не верит. Давайте думать вместе.

— Давайте, — неуверенно сказала Раиса Васильевна и подумала, что кофточка на Зое Федоровне, наверное, батистовая и она не ленится крахмалить ее каждый день. Она хотела взглянуть ей в глаза, но увидела только чистый блеск очков.

* * *

Если бы у Раисы Васильевны спросили, ведет ли она дневник, она показала бы свой блокнот с денежными расчетами. Неделя за неделей в ней была расписана вся ее жизнь. Колонка цифр справа — наличность, колонка слева — долги. Четко и обстоятельно объяснялась в блокноте каждая цифра.

— Замужние, благополучные женщины, — говорила она, — могут одеваться как попало, а мне надо устроить свою личную жизнь. Я не хочу, чтобы меня или Ивана жалели, и у нас все будет как у людей: красивая мебель, одежда, обувь, посуда. Иван ни в чем не должен чувствовать себя ущемленным.

Среди цифр встречались подчеркнутые слова «август», «май». Эти подчеркивания не обозначали какого-нибудь значительного происшествия в августе или радости, ожидаемой в мае. Эти были сроки конца кредита на телевизор и начала нового кредитного договора для покупки стереорадиолы.

И если у нее иногда возникали подозрения, что свою жизнь она подчинила задаче незначительной, мелкой, что желания она измеряет в рублях, а надежды глушит, Раиса Васильевна со страхом гнала эти сомнения, находя подтверждение своей правоты в повседневном опыте жизни. А опыт говорил: «Так все живут».

Однажды в командировке она сходила в квартиру Пушкина на Мойке. «Пушкин всегда был мне близким человеком, — рассказывала она подруге, — но его жизнь я поняла только тогда, когда увидела счет долгов, прикрепленный к стене. Как это трудно — жить, как все!»

Личная жизнь у Раисы Васильевны так и не удалась. Да и черт с ней, с личной жизнью, можно и без нее, и все бы ничего, если бы не Иван.

В январе в блокноте появилась новая колонка цифр — деньги на репетиторов. Раиса Васильевна стеснялась этой колонки. В ее школьные годы репетиторство считалось позорным: либо ученик совсем бездарь, почти идиот, и его ничему нельзя научить, либо учитель никуда не годен. Теперь это почему-то не оскорбляет учителей. Говорят, без дополнительной подготовки не поступишь в институт. А сыну наплевать. Боже мой, почему ему на все наплевать?

Оценки, однако, у Ивана стали лучше, платные уроки давали свои плоды. По всем предметам. Кроме литературы.

— Почему у тебя по сочинению опять двойка?

— «Войну» написал, «Мир» не успел…

— Другие успели?

— Успели.

— Почему же ты не успел?

— Войны мне понятнее, ближе как-то, — и кривая усмешка на губах. — Знаешь, какой главный недостаток у Андрея Болконского?

— Только мне забот… думать о недостатках князя Андрея.

— Можешь не думать. Я тебе сам скажу. Главный его недостаток — религиозность. Зою послушать, так этот князь жалкий какой-то, дурак дураком.

— Что ты плетешь?

— Вот видишь… Ты тоже не знаешь, как надо писать мир. Легко писать только войну.

Прошла неделя.

— Почему ты сказал Зое Федоровне, что не знаешь, кто такой Гамлет? Мне твоя литература стоит сорок рублей в месяц!

Иван ел компот и шумно выплевывал косточки, не попадая в чашку.

— Зоя говорит, — он скосил щеку, удерживая косточку во рту, — что Гамлет — это Чацкий из замка Эльсинор. И, чтоб нам было понятно, проводит параллели.

— Ну и пусть Чацкий! Тебе-то какая разница?

— А такая, что это глупость. И не будем об этом говорить.

Малюша аккуратно собрала косточки со стола.

— Чацкий? Это фокусник?

— Это я фокусник. Я! — неожиданно взорвался Иван. Обычно он был терпимым и мягким с Малюшей.

— Мама, помолчи! При чем здесь твой фокусник?

— Ничего не понимаю, — замахала руками старуха и ушла с кухни.

Иван с тоской посмотрел ей вслед. Малюша была маленькая, легкая. Домашние сквозняки подхватывали ее, дули в спину, и она шла, куда несли ее воздушные струи. Склероз помутил ее сознание, стер память, и только желание ее что-то понять или вспомнить да поиск неведомого «фокусника» связывали ее с жизнью.

Иногда сознание ее прояснялось. В эти дни она становилась веселой, разговорчивой и всех жалела. Иван тогда рассказывал ей про школу. С Малюшей легко было говорить, потому что она всегда и во всем была на его стороне. Она улыбалась, гладила голову внука и приговаривала: «Вольно им беситься…»

Но потом болезнь брала свое, и Малюша впадала в бесстрастное непонимание всего происходящего вокруг.

— Неужели это не лечится? — спрашивала Раиса Васильевна врачей.

Малюше было семьдесят восемь, но сердце у нее было хорошее, и врачи говорили: «Ваша мама еще долго протянет». И Раисе Васильевне было жалко себя.

* * *

Когда она обнаружила у сына сигареты, то, хоть и понимала, что рано или поздно это должно было случиться, не выдержала, сорвалась на крик.

— Я курю уже год, — сказал Иван. — И не будем об этом говорить. Не будь наивной, мать…

— Не будь наивной! Если об этом узнает Зоя Федоровна, тебя выгонят из школы.

— Тогда полкласса надо будет выгнать! — буркнул Иван.