Русский вечер

Только бы вспомнить ее лицо. Тогда, на ферме, насмотревшись на нее всласть, он закрывал глаза и тут же мысленно воспроизводил ее образ. Одной недели хватило, чтобы память размыла черты милого лица. Он пробовал представить себе ее подбородок. При всей Надиной хрупкости, если не сказать — худобе, у нее был мягкий подбородок, а под ним нежная складка, перетекающая в розовую тень ямки под горлом. «Если удастся точно представить этот круглый подбородок, — думал он, — тогда уже вспомнится ее взгляд — вверх и чуть-чуть вбок». Косте казалось, что если память вернет ему Надин облик, то кончится это мутное наваждение и он вернет власть над собой.

— Полозов, пожалуйста, — голос учительницы прозвучал, как всегда, жестко, но на последнем слове смягчился.

Костю прочили на медаль. Учителя любили его за аккуратность, за четкие ответы, а главное — за какую-то недетскую деликатность. Он так рассказывал урок, что они невольно ловили себя на мысли, что Полозов хочет сделать им приятное.

Идя к доске, Костя все еще находился в плену своих переживаний, но уже бертолетова соль и длинной цепью растянутая формула реакции вытаскивали его на поверхность. Он взял мел и бодро застучал им по доске.

— Совершенно правильно, хорошо, — подбадривала его учительница и вдруг привычно провела кончиком языка по верхней губе, по самой ложбинке, из-за которой многие поколения учеников находили для химички одну и ту же кличку — Зайчиха.

Ярко подкрашенный, словно расщепленный надвое рот учительницы ничем не напоминал Надин, но этот жест — легкое касание языком верней губы — заставил вспомнить все: стены раздвинулись, класс опалился немилосердным аральским солнцем, и терпкий ветер прошел по рядам.

Надя сидит на веслах в мужской фланелевой рубашке, на голове по-монашески завязанный платок, нос залеплен белой бумажкой, солнцу оставлены только запястья — они потемнели и огрубели, на месте снятого с пальца колечка вспухшая розовая полоска — след солнечного ожога. Потом привал, благодатная тень. Платок сорван, Надя полощет голову в свежем воздухе. «Надька, сколько повторять, — сердится Борис. — Не облизывай губу. Она у тебя кровит». — «Кровит, — соглашается Надя. — Улыбаться больно», — и, осторожно придерживая трещинку на губе кончиком языка, смеется, глядя на Бориса. Но сейчас этот нежный взгляд был обращен не на брата, а на него, Костю.

— Полозов, что с тобой? Тебе нехорошо?

Он очнулся. В классе было тихо. Пятнадцать пар глаз смотрели на него серьезно и, как показалось Косте, сострадательно.

— Анна Евграфовна, можно выйти? — спросил он одними губами.

— Да-да, конечно, — поспешно согласилась учительница и почему-то смутилась.

Он выскочил в коридор, одним махом сбежал вниз по лестнице, через пробоину в ограде перелез в соседний сквер. «Сюда, Наденька, сюда», — шептал он, потому что она бежала рядом. Он не только видел ее лицо. Но чувствовал то же самое жжение в груди, которое всегда рождалось в ее присутствии. Из-за кустов по-весеннему лиловой бузины мелькнула скамейка, он упал на нее, закрыл лицо руками и только тут заметил, что пальцы все еще сжимают шарик мела. «Я люблю вас на всю жизнь», — написал он на щербатой доске скамейки, потом перечитал написанное и ясно понял, что бороться с собой бесполезно, что любовь взяла над ним полную силу, понял, что он обреченный человек и этот человек счастлив.

4

Костя хорошо запомнил это утро. Отец стоял в коридоре перед зеркалом, на шее его висело еще влажное после ванны полотенце. Он отчаянно тер щеткой по редевшие, но все еще блестящие волосы, зачесывая их наверх.

— Послушай, ты знаешь Борины дела? — мать в халате, неприбранная с утра и чем-то до предела раздраженная, встала сзади отца, строго глядя на его отражение.

— Я знаю Борины дела, — безучастно ответил тот и стал массировать лицо, растирая припухлости под глазами.

Мать вскинула руки и бросила их вниз. Этот жест отчаяния всегда действовал на отца отрезвляюще, сразу являлся покорный и участливый тон, из-за которого Косте становилось неловко, а тут отец только покосился на жену и опять принялся расчесывать волосы.

— Разве ты не понимаешь — она ему не пара!

Давно повелось, что при старшем — Борисе — родители никогда не выясняли отношений, никогда не ссорились, а при Косте легко и бездумно нарушали эту педагогическую заповедь.

Борис был трудным ребенком. Он умел так озаботить родителей, что те, регулярно решая его проблемы, навытяжку стояли перед наукой о воспитании. Старший был раним, вспыльчив, природа наделила его чутким восприятием мира и бурными душевными порывами, а с младшим было просто — рос как трава, ни жалоб, ни нареканий. Некоторое разнообразие в спокойную картину Костиной жизни вносили участившиеся за последнее время драки, в которые он зачем-то ввязывался. Но о драках можно было только догадываться по невинной царапине на щеке, по легкому затемнению под глазом, все же остальное было спокойно — ни телефонных звонков, ни сигналов из школы. При младшем родители не испытывали потребности вспоминать, как воспитывать детей.