Русский вечер

И Косте стало жалко мать. Где-то там, за пределами их дома, у нее был свой особый мир — ее работа. Все на этой работе давалось матери трудно. Она работала в музее, в отделе древней живописи — иконы… «Да они для меня как дети, — говорила мать. — Возьмешь в руки после реставрации, такая красота, лаком пахнет, сияет красками. Думаешь, если б не мы, пропала бы эта красота».

На кухне бренчали тарелками, хлопали дверцей холодильника. Видно, от чая перешли к более крепким напиткам. Ленская тут же собралась домой: «У меня от спиртного голова болит». Мать пошла провожать сестру, и не иначе как демон заставил Костю именно в этот момент встать, зажечь свет и поймать шепот, который предназначался только для теткиных ушей.

— Ты думаешь, он у нее первый? Борис ничего не знает, но мне другие говорили… У нее уже была какая-то история. Может быть, вся эта женитьба… Ты понимаешь?..

Костя отшатнулся от двери, поспешно лег и закрыл голову подушкой. Они все сошли с ума. Что они говорят? Наденька, тетя Надя, прости нас. Мы тебе не пара.

6

«Считай, что медаль у тебя в кармане», — говорили Косте в школе. Он отмалчивался. Пятерки на экзаменах доставались ему нелегко. Она жил по строгому режиму, спал по шесть часов в сутки. По ночам ему снились формулы, литературные и исторические герои, а иногда целые страницы книг, испещренные живыми подвижными буквами. Косте казалось, что его мозг — большая пористая губка, в которую эти трудолюбивые, как муравьи, буквы тащат какое-то клейкое вещество. Это вещество пропитывает все поры мозга и застывает в нем, как смола.

Даже мысли о Наде, эти красочные образы, потеряли свою первоначальную яркость и четкость, словно он сам до времени аккуратно заштриховал их мягким карандашом.

Полгода назад, когда Борис с неожиданной легкостью уступил нажиму семейного клана и забрал заявление из загса, Костя испытал удивительное облегчение, почти счастье. Суть его состояла не в том, что брак, рушивший все его надежды, отодвинулся настолько, что о нем можно и не думать, а в том, что Борис не уйдет из дома, а значит, Надя пусть редко, но будет по-прежнему бывать у них.

И как в самом начале своей любви, когда он не думал, стыдно или не стыдно, порочно или непорочно любить невесту брата, а просто любил, упиваясь ожиданием, муками и счастьем — всем, что давала ему эта любовь, — опять в его сердце, как росток в готовом прорасти зерне, шевельнулось — а вдруг! Пройдут месяцы, а может, годы, и эти семь лет — страшный, непреодолимый провал во времени, отделяющий его от Нади, пропадет, потеряет всякий смысл. Когда он думал об этом, мысли сами облачались в значительные, красивые слова: «Я не враг брату моему… Если Надя выбрала старшего — пусть, это ее право. Но вдруг… Мои мечты никому не делают зла, значит, я имею право не убивать в себе надежду».

Он позволил себе настолько расслабиться, что начал находить в отношении к нему Нади черты какого-то особого внимания. Ему казалось, что она даже ищет встречи с ним и, словно желая отдохнуть от сложных отношений с Борисом, а незрячему видно, что именно такими они стали, — встречает Костю чуть ли не с облегчением, смеется и рассказывает о своей жизни так просто, как никогда не рассказывает Борису.

Зима прошла в постоянном ожидании Надиного прихода, в восхитительном ощущении ее присутствия в доме и ожидании новой встречи. Но весной Надя стала появляться реже, а потом вообще стала ограничиваться телефонными звонками. Незаметно подошел май, и Костя, озабоченный предэкзаменационной суетой, воспринял Надино отсутствие как должное, словно сама судьба так распорядилась — сейчас не до любви, сейчас надо аттестат получать.

Есть ли на свете лучшее лекарство от любви, чем зубрежка? Само собой пришло золотое состояние, о котором Костя говорил: «Отлегло…» Это значило, что он мог думать о Наде спокойно, без внутренней муки, и знать, что это состояние временное, что, как только будут сданы экзамены, любовь опять захлестнет его с головой.

Нацеленность на главное защищала Костю не только от мыслей о Наде, но и от всех домашних дел. Все близкие словно сговорились помогать ему в этом — за ним вдруг стали закрывать двери, и Костя тоже воспринял это как должное. Его берегут, ему нужна тишина. Хотя зачем ему тишина? С детства он привык засыпать в любом гаме. Борис, с которым он раньше делил комнату, любил почитать в кровати, а читая, любил послушать магнитофон. Если Борис жаждал одиночества, Костя спокойно делал уроки на кухне под звуки булькающего борща. Он умел учиться стоя, лежа, под телевизор, под радио. Зачем плотно закрывать двери, если он и так ничего не видит и не слышит?

Присмотреться к домашней жизни, вслушаться и буквально задохнуться от изумления — так все было невероятно — заставил Костю неожиданный приход Нади.