Русский вечер

«Надо поговорить с Борисом, — твердил себе Костя. — Надо дать ему возможность оправдаться». Он выбрал вечер, когда родителей не было дома. И без стука вломился в комнату брата. Борис стоял у окна. По ссутуленной спине и пальцам, которые, как метроном, стучали по подоконнику, было видно, что брат пребывает в самом мрачном настроении. Кто поймет, почему ему плохо? Может, спектакль не клеится. Может, не нравится дождь. И вообще, почему все в жизни так скучно, тускло, бездарно?

— Она приходила сюда на прошлой неделе, — сказал Костя. — На нее смотреть больно. Она говорит, ты ни в чем не виноват.

— Уж это, во всяком случае, тебя не касается, — Борис повернулся, положил руки на плечи брата.

— В чем ты не виноват, Борь?

Почему любовь к брату так слепа, так беспринципна? Теплые руки, глаза, которые смотрят грустно, всепонимающе: я, мол, взял свою ношу и несу ее, и не лезь ко мне с вопросами, младший брат. Что это? Привычно сыгранная взрослость, или Борис сам верит, что он всегда прав? А виноват кто-то другой.

Причина домашних волнений скоро разъяснилась, и, ей-богу, лучше бы Костя вовремя умерил свое любопытство. Потом он доказывал себе, что пошел ночью на кухню просто для того, чтобы поискать в холодильнике молока или сока, а если ни того, ни другого нет, то хотя бы напиться воды из-под крана. Жажда, мол, замучила. Жажда… себя не обманешь. Он-то знал, что другие, куда более сильные желания подняли его с кровати и вытолкнули босо в коридор.

Дверь на кухню была полуоткрыта, и полоска света, словно забором, отгораживала его от запретного пространства. На котором — он сразу это почувствовал — шел разговор о Наде. Он на цыпочках прошел по коридору и замер, прижавшись щекой к дверному косяку.

— Ты знаешь, она сама хотела найти врача. Ну, ей это проще. Мама, пойми, я не мог настаивать. В конце концов, это непорядочно, а сейчас уже поздно.

— Боренька, я все понимаю. Кто же говорит, что надо было настаивать? Это ей решать, оставить или не оставлять ребенка. Это я уже пережила, с этим я смирилась. Меня другое волнует. Я не понимаю ваших теперешних отношений. Ты ведь так любил ее!

— Любил, — голос Бориса звучал вяло, мол, любил, а теперь разлюбил.

— Что же ты теперь собираешься делать?

— Не знаю.

— Жениться тебе надо. И срочно.

— Женюсь.

Слышно было, как мать встала, прошлась по кухне, открыла кран, видно, хотела поставить чайник, а потом спросила спокойно и отрешенно:

— Как же вы будете жить?

— Как все. Насколько я видел, любовь не частая гостья в семейных домах.

— Боренька, ты несправедлив к ней. Мне нужно было немало времени, чтобы все осознать. Ты знаешь мое к ней отношение. Она неплохой человек. Не нашего круга, но… могло быть гораздо хуже. Звезд с неба не хватает, но, может быть, будет замечательной женой. Не надо так мрачно смотреть на вещи. Все как-нибудь образуется.

— Все уже образовалось! — крикнул Борис так громко и зло, что Костя вздрогнул и прикрыл рот ладонью, боясь выдать себя внезапным восклицанием. — Если бы вы тогда не вмешались в нашу жизнь, все было бы иначе. Эти дурацкие заявления в загс ровным счетом ничего не значили. Просто у меня тогда были кой-какие неприятности с военкоматом, нужна была отсрочка. И Надька предложила самый простой вариант. Я думаю, она тогда отлично понимала, что до свадьбы дело не дойдет. Но ваша семейная колготня придала нашим отношениям какой-то совершенно неожиданный оттенок. Я никогда не принадлежу сам себе! Я всегда перед кем-то виноват. Мной всегда руководит чужая воля. Если бы твоя сумасшедшая сестра не потащилась в Кирсановку, чтобы наговорить Надьке всякого вздора, мне не пришлось бы потом уговаривать ее, что я не подлец и негодяй. Вот и доуговаривался.

— Боренька, что ты говоришь? Ты хоть меня пожалей.

— Я всех пожалею, и тебя, и Надю, и ее немыслимую мать. Меня вот только кто пожалеет?

Кухонная дверь широко распахнулась прижав Костю к стене, и он невольно раскинул руки, словно хотел помочь этой тяжелой вибрирующей двери расплющить его тело, вмять его в стену и сделать невидимым для брата. Борис прошел мимо не оглядываясь. На кухне тихо плакала мать, уверенная, что ее никто не слышит, только тонко, по-детски приговаривала: «Ой-е-ей».

Ты спрашиваешь, мам, с чего начинаются драки? Хочешь, я расскажу тебе, как они не начинаются? Этой зимой в сквере… Вечер. Бетонная дорожка вся засыпана снегом, и только посередине узкая обледенелая тропочка. Навстречу двое — сопливый пацан лет шести-семи с красными от холода руками, а за ним парень в японской куртке, мой ровесник, плюс-минус год. Я уступил им дорогу, не раздумывая, сразу по колено в снег. Пара важно прошествовала мимо. А в последний момент этот верзила в японской куртке вдруг присел передо мной и, эдак глумливо глядя мне в глаза, сунул два пальца в рот и свистнул. Факт, как говорят, на лице — хамство и глупость. За это бьют, мам. И этот оболтус знал, что за такие шутки бьют, знал и потому приготовился. Я уже руку поднял, чтоб прямо по этим свистящим хамским губам… наотмашь! И не ударил.