Русский XX век на кладбище под Парижем

Родился он в 1878 году в Ростове-на-Дону, отец его был адвокатом, мать писательской дочкой. Оба, и отец и мать, занимались переводами, объединив имена в псевдониме Иван-да-Марья. Иван Иванович на рубеже веков закончил юридический факультет Петербургского университета, был оставлен для подготовки к профессорскому званию и одновременно приглашен в канцелярию Кабинета министров, потом выполнял особые поручения Министерства сельского хозяйства, был даже председателем административного совета русско-голландского банка, был камергером двора, – в общем, был где-то там, «у кормила», в самых верхах. Он сотрудничал с Витте, Кривошеиным, Воронцовым, Дашковым, был занят делом спасения России… При этом он всегда находил время для любимого дела – для переводов: в год окончания факультета выпустил переводы из французского философского лирика Жана-Мари Гюйо, в 1906 году – вторую книгу с французского (Верхарн, Метерлинк, Верлен), в 1908-м – третью книгу переводов, из итальянца Леопарди, и в тот же год – сборник собственных, оригинальных стихов («Облака»), а в 1916 году и второй свой сборник – «Дань солнцу». В те же годы вышел под его редакцией историко-статистический труд «Азиатская Россия», – плод многих поисков и экспедиций. В 1920 году Иван Тхоржевский участвовал в правительстве Врангеля, а вскоре оказался в Париже, где взялся за создание Союза писателей и, конечно, за переводы. В 1925 году он уже выпустил книгу переводов из Сюлли-Прюдома, а в предисловии к ней, рассказывая о судьбе этого первого нобелевского поэта, намекал соотечественникам, что не они первые, не они последние в изгнанье: «Несчастная для Родины война и, следом за ней, Коммуна. Сюлли-Прюдом пережил это так же, как и мы… Тогда кровавая буря пронеслась быстро. Но попасть в прежнюю душевную колею и тогда оказалось немыслимым».

А в 1928 году вышел Хайям в переводах Тхоржевского – главный труд русского поэта. Конечно. молодой Набоков был прав – Хайям здесь лишь повод для наслаждения, потому что переводит-то Тхоржевский не с персидского, а с английского и французского, переводит разные переделки («сложнейшая комбинация скрещивающихся переводов, собственных (порою удачных) изощрений, в которой разобраться нелегко», – отмечает Набоков), к тому же и эти вольные переводы с персидского на английский и французский Тхоржевский переводит на русский вполне вольно. И все же, как это ему ни трудно, честный Набоков вынужден признать, что «если просто читать эти робаи как стихи хорошего русского поэта, то часто поражаешься их изящности, точности определений, приятному их говору». В общем, «добрый Омар Хайям… был бы… польщен и обрадован». Так мы узнаем наконец (из уст не щедрого на похвалы Набокова), что имеем дело с «хорошим русским поэтом» – Иваном Тхоржевским. Да мы это и сами давно заметили…

Сияли зори людям – и до нас!
Текли дугою звезды – и до нас!
В комочке праха сером, под ногою,
Ты раздавил – сиявший, юный глаз.

Каких я только губ не целовал!

Каких я только радостей не знал!
И все ушло! Какой-то сон бесплотный
Все то, что я так жадно осязал!

В робаях Тхоржевского-Хайяма – гимны радостям любви, дружбе и вину, истинная энциклопедия счастья. Однако, может, под этими березами уместнее их энциклопедия печали и смерти…

Вчера на кровлю шахского дворца,
Сел ястреб. Череп шаха-гордеца
Держал в когтях и спрашивал: «Где трубы?
трубите шаху – славу без конца!»

Гончар лепил, я около стоял.

Кувшин из глины: ручка и овал…
А я узнал – султана череп голый!
И руку – руку нищего узнал.

Земная жизнь – на миг звенящий стон.

Где прах героев? ветром разметен,
Клубится пылью розовой на солнце…
Земная жизнь, – в лучах плывущий сон.

В 1930 году Иван Тхоржевский издает книгу переводов «Новые поэты Франции», потом перевод «Западно-восточного дивана Гете». При этом он активно участвует в общественной жизни Парижа, и эта его активность повергает в растерянность даже таких благожелательных собратьев, как Борис Зайцев, писавший о Тхоржевском: «Слишком он был и жив, и остр, и жизнелюбив, горяч, непоседлив. Легко и быстро увлекался. Думаю, больше всего тянула его к себе сама жизнь в ее формах прельстительных: любовь, искусство, даже азарт игры».