Русский XX век на кладбище под Парижем

Во время немецкой оккупации Тхоржевский с головой ушел в новую книгу – «Русская литература» – огромный том очерков по истории русской литературы. Бунин был в ярости – да кто он такой, этот Тхоржевский, чтоб писать историю литературы? Г. Струве тоже не одобрил дерзкого вторжения в его угодья. Однако добродушный Зайцев признал все же, что книга написана «занятно». А уж почтенный Федор Степун и вовсе книгу одобрил (правда, это было уже после смерти автора): «Книга богата по содержанию, жива по языку и мысли, и читается с неослабным интересом».

В 1949 году Тхоржевский участвовал в новом выпуске «Возрождения» – и здесь его энергия сгодилась тоже. Он бы и больше успел, да земные сроки его истекли…

«Из края в край мы к смерти держим путь.
Из края смерти – нам не повернуть».
Смотри же: в здешнем караван-сарае
Своей любви случайно не забудь.

«Не станет нас!» А Миру хоть бы что.

«Исчезнет след!» А Миру хоть бы что.
Нас не было, а он сиял: и будет!
Исчезнем – мы. А Миру хоть бы что.

Жизнь отцветает горестно легка.

Осыплется, от первого толчка.
Пей! Хмурый плащ Луной разорван в небе.
Пей! После нас – Луне сиять века.

Холм над моей могилой – даже он! —

Вином душистым будет напоен.
И подойдет поближе путник поздний:
И отойдет, невольно опьянен.

ТЫРТОВ ДМИТРИЙ ДМИТРИЕВИЧ, капитан 1 ранга, 1880 – 1936

Подступая к рассказу о жизни художника моды Романа Тыртова (Эрте), историк русской эмиграции А. Васильев сообщает: «Род Тыртовых – татарского происхождения, более 200 лет его представители беззаветно служили русскому флоту». Дмитрий Дмитриевич Тыртов был потомственный моряк и дружил с семьями адмиралов Старка и Развозова.

ТЭФФИ (БУЧИНСКАЯ, урожд. ЛОХВИЦКАЯ) НАДЕЖДА АЛЕКСАНДРОВНА, 1872 – 1952

Эта обаятельная и умная женщина была самой популярной писательницей дореволюционного Петербурга, а позднее и эмигрантского Парижа. Она родилась в интеллигентной дворянской семье Лохвицких, отец был профессор-криминалист, и все в семье что-нибудь писали (еще прадед сочинял мистические стихи, а родная сестра Тэффи – Мирра Лохвицкая – была довольно известная поэтесса-символистка). Понятно, что, едва закончив гимназию, юная Надя понесла по редакциям стихи. Попутно она вышла замуж за Владислава Бучинского, родила дочку, потом вторую и – разошлась с мужем. В начале XX века ее придуманное имя – Тэффи – приобрело в России широчайшую известность. Среди поклонников ее таланта были сам император Николай II, и Розанов, и Распутин, и Ленин, и Керенский. Она знакома была со всем литературным Петербургом, являлась неизменным (и желанным) автором «Сатирикона». Одна за другой выходили ее книги… Потом жизнь резко переломилась: «Сатирикон», несмотря на добавление эпитета «Новый», был запрещен, и Тэффи, как все, двинулась на юг, все дальше и дальше к югу. Она уехала вместе с Аверченко на гастроли, но, увы, гастролям этим не суждено было завершиться возвращением. Причины отъезда были почти те же, что у всех нормальных людей (хотя позднее они могли быть забыты, в момент отъезда они были очевидны), и Тэффи о них написала так: «Увиденная утром струйка крови у ворот комиссариата… перерезывает дорогу жизни навсегда. Перешагнуть через нее нельзя. Идти дальше нельзя. Можно повернуться и бежать».

В «Воспоминаниях» Тэффи есть поразительная сцена. Выйдя в провинции на аплодисменты, Тэффи услышала, что несколько голосов сверху, из ложи, негромко, но настойчиво выкликают ее имя, имя любимой писательницы. Она подошла ближе и услышала:

« – Милая Вы наша! Любимая! Дай вам Бог выбраться поскорее…

– Уезжайте, уезжайте, милая Вы наша!..

– Уезжайте скорее…

Такого жуткого приветствия ни на одном концерте не доводилось мне слышать!»

Тэффи уехала. При обилии эмигрантских изданий в Париже она была и здесь нарасхват, была популярна, была любима. Ее острые словечки цитировали эти бедные люди, живущие, «как собаки на Сене», в своем собственном, эмигрантском микрокосме («Городке»). Людям хотелось хоть улыбнуться, и Тэффи это знала: «Время, которое мы переживаем, – тяжелое и страшное. Но жизнь, сама жизнь по-прежнему столько же смеется, сколько плачет. Ей-то что. Да и вообще: “Наши радости так похожи на наши печали, что порою их и отличить трудно”».