Русский Жребий

— Опять путаешь, Рома. По затылку даёт власть, а не Отечество. И, кстати, да, я поеду его защищать. Потому что меня уже тошнит от всей нашей болтовни, в которой две трети подлости, лжи, самолюбования и фиглярства! От ряженых в чужие мундиры дезертиров тошнит! От девальвации святых понятий из-за напыщенных витийств безответственных бездельников!

— Вот бы твой предок-генерал тебя сейчас услышал, — усмехнулся Рома.

— А он и слышит. И одобряет. Он против России никогда не воевал. А за неё — в трёх войнах. Хочется быть достойным его памяти.

— Я думал ты умнее, — с сожалением констатировал Рома.

— Прости, что не угодил. Но уж лучше я при своей дурости останусь, чем при твоём уме.

— Каждый выбирает по себе.

— Ром, ответь, пожалуйста, напоследок, ты русский?

— Чего?

— Я спросил: ты — русский?

— Да как будто не еврей!

— Не похож ты на русского, Рома.

— Это почему ещё?

— А потому что русский не может оставаться равнодушным, когда убивают русских, и шире ещё — славян. Не может резонёрствовать, когда попирается справедливость, когда гибнут невинные. Не может беду, боль своих братьев и сестёр не ощущать всецело своей! Русский — это не тот, кто просто любит Россию, но тот, кто во всякую минуту готов пожертвовать собой ради неё!

— Сам придумал?

— Не придумал, а понял, когда вспомнил о том, что сам я — русский. А лишь потом Белый. Россия выше окрасов, попытайся понять это.

— Но не антироссия, которую ты сейчас собираешься защищать.

Так и закончилась давняя и казавшаяся незыблемой дружба. А затем другая, третья… Неприятно было, но и не особо жаль. Совсем чужие оказались на проверку те люди, лишённые почвы, а потому заряженные на отрицание и разрушение, не способные в своей рыбьей хладности к живому, предметному делу.

Русская весна набирала обороты, попутно реабилитировав георгиевскую ленточку, опоганенную прежде разными «ползущими вместе» недоносками, цеплявшими её на непотребные места в знак особого «патриотизма». Теперь Николай носил её с гордостью, несмотря на негодование отдельных знакомых, которыми был он неоднократно обозван «ватником», «колорадом» и даже «колорадским ватником». Пришлось купить толстую стёганую жилетку и ходить в ней несмотря на жару, оправдывая кличку. Ну, и в блоге своём генерала Тимановского портрет вывесил, сплошь в «колорадских ленточках».

Черту под этим периодом играния мускулами и оттачивания зубов подвела Одесса. После неё Николай разом порвал отношения со всеми знакомыми, принявшими и в этой трагедии сторону убийц. Это уж не идейные противники, а самые что ни на есть нелюди, с которыми говорить не о чем. Выгвоздив всё, что думал о них в блоге в самых жёстких выражениях, Юшин принял окончательное решение, с которым и явился к отцу:

— Пап, как ты считаешь, должны ли современные белые защищать интересы России, русских на Украине?

Отец, работавший с какими-то бумагами у себя за столом, поднял голову и, внимательно посмотрев на сына, ответил после паузы:

— Считаю, что должны.

— А меня благословишь поехать?

— Зачем? — испытующе прищурился отец.

— Затем, что мне скоро двадцать три, а я ещё ничего не сделал в своей жизни. Затем, что я молодой здоровый мужик, а не офисная крыса, и не могу смотреть по телевизору, как каждый день убивают невинных людей, детей, женщин. Ты всегда приводил мне в пример наших предков — Тягаевых, Аскольдовых, Юшиных. Разве они сидели бы сейчас перед экраном, запасясь попкорном? Да они бы уже давно были там! Значит, и я должен.

— Достойная аргументация, — одобрил отец, снимая очки и массируя переносицу.

— Ты с чем-то не согласен?

— Ни в коей мере. Наоборот, горжусь тобой. Но прежде чем ты всё решишь, послушай меня. Помнишь, когда ты вернулся из Крыма, мы чуть не поссорились? Ты не мог понять, почему я не разделяю твоего восторга?

— Помню.

— Так вот, Коля, я не мог разделить этого чистого и прекрасного чувства потому, что уже видел всё, что будет дальше. Всю эту бойню. Всю эту кровь. Россия подала людям надежду, которую не сможет оправдать, потому что слишком ослаблена, слишком связана по рукам и ногам, а, главное, потому что правят ею предатели. И они будут предавать. Изо дня в день, раз за разом, как было в Чечне, как происходит везде и во всём. И это предательство будет оплачиваться кровью.

— А народ что же? Ты разве не учитываешь значение народа? Народ поднялся, и он не допустит…

— Когда в истории народ что-либо не допускал? Поднимаются не народы, а отдельные лучшие их представители. А им противостоят не только внешние враги, но и продажные политиканы за их спиной, которым менее всего нужны герои, пассионарии, люди сильные, цельные, гордые, помнящие своё имя… Политиканы будут делать всё, чтобы уничтожить как можно больше таких опасных им людей, потому что они ставят под угрозу всю их систему одним своим существованием, как солнце ночную мглу. А потом они будут договариваться с такими же политиканами по другую сторону фронта и наживаться на чужой крови и горе. Вот, что я вижу впереди.

— Ты, пап, всё-таки ужасный пессимист! Ведь с Крымом всё прошло гладко!