Русский Жребий

Вечер выдался тихим и тёплым — так что в летнем саду, в окружении яблонь и цветов, можно было забыть о войне. Пользуясь этим, Мирослава вынесла из дома Галинку, чтобы та могла подышать воздухом. Сестра очень боялась бомбёжек и темноты. Щадя её, мать так и не воспользовалась «оборудованным» Мирославой подполом. Галинка слишком боялась его. И, когда начинались бомбёжки, мать садилась на диван, брала её на колени и, обняв, сидела так, пока грохот не прекращался, читая молитвы и пытаясь успокоить плачущую дочь:

— Это всего лишь фейерверк, Галочка, не бойся.

Лишения и постоянное нервное напряжение пагубно сказались на здоровье обеих: Галинка часто плакала и плохо спала, мать практически перестала видеть. Всё же она старалась ещё управляться по дому — руки помнили, где и что стоит. Вот, и теперь приветствовала нарочито бодро:

— Мирочка! Ну, наконец-то! Устала, родная? Ты отдыхай, отдыхай… Ужин у нас есть. Я сейчас разогрею.

— Да, мам. Сейчас я только Вика покормлю…

Вика, большого, лохматого пса, оставили бежавшие от войны соседи, и каждый день Мирослава кормила его, жалея осиротевшее животное. Он встречал её печальным взглядом, в котором читалось непонимание и обида, почему, за что его бросили. Так же было и теперь. Поставив перед Виком миску с похлёбкой, Мирослава потрепала его по холке:

— Грустишь, да? Не грусти, они непременно вернутся. И вы снова будете играть с Вовкой в мяч. Он тоже по тебе грустит. Он же твой друг…

Пёс почти по-человечески вздохнул и лизнул ей руку. Немного подумав, она отстегнула его от цепи:

— Так, пожалуй, будет лучше, дружок. Мало ли, что может случиться… Ты ведь не убежишь, верно? Ты знаешь, что здесь твой дом. И пока я здесь, ты всегда получишь свой ужин. А я отсюда всё равно не уеду. Мне теперь тоже остаётся только ждать…

Внезапно пёс напрягся, поведя чутким ухом, и в тот же миг Мирослава услышала уже слишком хорошо знакомый свист. Опять «фейерверк» начинается! Господи, там же Галинка в саду! Нужно скорее унести её!

Под гул первых разрывов Мирослава бросилась в свой сад, метнулась к замершей на скамейке Галинке и в следующее мгновение почувствовала страшный удар…

Взрывной волной в доме выбило все стёкла, а Анну Матвеевну швырнуло на пол. Опомнившись, она нашарила на полу очки, но те были разбиты… От наступившей тишины стало жутко, ибо в ней не слышно было ни плача Галинки, ни голоса Мирочки. Ощупью, едва различая свет, Анна Матвеевна пошла к крыльцу, зовя дочерей. Где-то загрохотало вновь, и похолодело почувствовавшее беду сердце.

Все эти дни лишь об одном молилась она: взять одну её, или хотя бы её и Галинку, и без того намучившуюся на этом свете, но пощадить Мирочку. Она молилась так всякий раз, когда слышала канонаду и ни о чём больше просить не смела.

Выйдя на крыльцо, Анна Матвеевна услышала протяжный вой соседского пса и, качнувшись, закричала срывающимся голосом:

— Галя! Мира! Где вы?!

Там, справа, лавочка, где Галинка любила сидеть среди своих любимых цветов… Лилий, астр, ромашек, колокольчиков… Каких там только не было цветов! Они утешали её своей красотой. Анна Матвеевна вглядывалась в ту сторону, где должна была быть её дочь, но белая пелена, застилавшая её глаза, мешала ей различить хоть что-нибудь.

— Галя! Мира! Отзовитесь!

Только горький, отчаянный вой в ответ.

— Господи, уж не для того ли ты лишил меня зрения, чтобы я не увидела мёртвыми моих дочерей? — прошептала Анна Матвеевна немеющими губами и стала спускаться по ступеням.

Ступени, однако, оказались коварны, и она споткнулась, упала на колени и бессильно привалилась к стене дома:

— Господи, я ведь ни о чём не просила тебя… Только об одном: Миру, Мирочку пощади! Ведь она — ангел! Тебе ли не знать этого?! Ведь она ни дня, ни часа не жила для себя, а только для других… Для больных, для несчастных… Для тех, кого Ты возлюбил больше всех! Так за что же её?!.. Господи, спаси её! Рази меня! Пошли на мою голову этот проклятый фейерверк! Пусть я приму этот удар! Но только не Мира…

Очередной снаряд не разорвался у ног Анны Матвеевны. Разорвалось сердце, не выдержавшее горя. Так и нашли её — стоящей на коленях и смотрящей в небо невидящими глазами. А в нескольких метрах от неё возле воронки, образовавшейся на месте любимой Галинкиной клумбы, нашли Мирославу, укрывшую своим телом сестру, но не сумевшую защитить её от прошивших их обеих насквозь осколков…

Глава 17.

— Що, сука, живий ще?! — за этим вопросом последовал удар в плечо. — А ну, пшёл!

Хорошо сказать — «пшёл», когда всё тело — сплошная гематома. Как же эти звери умеют бить! Особенно, тех, у кого связаны руки… Быть куклой для битья, живой грушей для карателей — участь, которой пожелаешь не всякому врагу. Будь на месте Олега кто-то похлипче, навряд ли бы выдержал столько дней. Но Олег был силён и крепок. А, главное, он обязан был выжить. Для Мирки. И если уж не ухлопали его в том последнем бою, не смешали с глиняной кашей, то неужели сломаться теперь?