Том третий
Глава I
Пушкины прожили в доме вдовы Брискорн только восемь месяцев.
Квартира, осенью дарившая молодых супругов радостью, так и не стала уютным семейным гнёздышком. Слуги Василий и Алёшка вели себя дурно, сонливый пьяница Пётр казался не лучше; служанки Ненила с Ириною мало того, что воевали с молодой хозяйкою, так ещё и обкрадывали её без зазрения совести. Каменная першпектива Галерной улицы лишена была деревьев или кустов, Наталья же Николаевна мечтала о предстоящих прогулках с первенцем среди зелени, а не на плацу. К тому ещё Александру Сергеевичу задерживали выплату жалованья, и цена квартиры чем дальше, тем больше казалась ему непомерною.
Дочь Маша родилась в мае. Пушкин переживал ужасно, плакал и клялся от следующих родов убежать.
– Представьте себе, что жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы, – говорил он друзьям, принимая поздравления с первенцем. – Я в отчаянии, несмотря на всё своё самомнение… Кстати, о крестинах: они будут вскоре на Фурштатской, в доме Алымова.
Супруги, лишённые практической жилки, в поисках жилища снова пленились аристократическим кварталом и перевезли крохотное дитя в Литейную часть, между кирхой Анны Лютеранской и Таврическим садом. Квартира в четырнадцать комнат во втором этаже, с паркетными полами, кухней, людской и прачечной, окнами выходила на бульвар: отныне родители были покойны за приятность Машиных прогулок. Двор дома украсила бронзовая статуя Екатерины Великой, многопудовое приданое Натальи Николаевны. Хлопотами с доставкою груза из-под Калуги для Александра Сергеевича дело не кончилось: он объявил о продаже монумента за четверть цены – двадцать пять тысяч рублей, но и в этой коммерции не преуспел.
Литературные дела тоже шли неважно. Любовно отделанные «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» заметного успеха не имели; то же и «Рославлев» – достойный ответ Пушкина весьма популярному и притом слабому роману Загоскина остался без должного внимания читателей. Изыскания об эпохе Петра Первого пришлось отложить, но и работа над историей Пугачёвского бунта продвигалась медленно: судебное дело хранили под строгою тайной, довольствоваться приходилось документами о расправах над бунтовщиками. В Петербурге ходили по рукам переводы Вальтера Скотта – сказочный успех его романов подсказывал написать нечто в приключенческом роде; подходящие сюжеты крутились в голове и просились на бумагу…
…но Пушкин работал много, а публиковал мало, злился и навлекал себе язвительные замечания; Василий Васильевич Энгельгардт – директор Царскосельского лицея – приговаривал: «Пушкин нажил себе дочь, но стихотворство его что-то идёт на попятную».
Летом жалованье всё же было получено; Пушкин со вздохом облегчения рассчитался за прежнюю квартиру и уплатил задаток за новую. В июле от досужего рифмоплёта, графа Дмитрия Ивановича Хвостова, получил он поэтический подарок – стихи «Соловей в Таврическом саду».
Увековечив новый адрес обладателя громогласной лиры, граф сопроводил своё подношение изящной запискою:
– И что ты ему ответил? – спросил Нащокин, когда осенью друг примчался в Москву поспешным дилижансом, чтобы в Опекунском совете перезаложить крестьян из деревни своей Кистенёвки. – Старик Хвостов, поди, ждёт не дождётся, когда твоя ослепительная супруга исполнит эту песенку прилюдно.
Пушкин сердито посмотрел в ответ.
– Ответил, что жена моя искренно благодарит его за прелестный и неожиданный подарок, – нехотя пробурчал он. – Обещался прибыть на поклонение к нашему славному и любезному патриарху… Деньги, деньги! Нужно их до зареза! Веришь ли, я обзавёлся даже собственным ростовщиком. Отставной полковник Шишкин теперь берёт у меня серебряную посуду, часы и одежду, но долгов один чёрт остаётся прорва…