Около трёх месяцев, прошедших с тех пор, как оговорил он Дубровского перед баронессою, были для Сваневича мучительны. Недолгое восхищение собственным хитроумием уступило место беспокойству за исход плутни; день ото дня беспокойство это росло. «Положим, Дубровский будет арестован и препровождён обратно в Петербург, – думал Сваневич. – Здесь узна́ют, что в самом деле ездил он к больному отцу; станут выяснять, кто пустил слух об украденных драгоценностях…» О дальнейшем он боялся даже думать. Впрочем, велика была надежда на то, что обманутая надушенным письмом раненбургской красавицы, терзаемая ревностью баронесса фон Крюденер не переменит своих показаний, а значит, Дубровский останется перед всеми вором…
…и всё же, изводя себя догадками, Сваневич написал родным в Тамбовскую губернию с просьбою по-соседски разузнать о старшем Дубровском: он объяснил это беспокойством за полкового товарища. Ответный рассказ про смерть старика, спалённую усадьбу, гибель приказных и вступление Дубровского в разбойничью шайку окрылил Сваневича – о такой удаче невозможно было мечтать. Грозные посещения, пожары и грабежи, приписываемые теперь не одному капитану Копейкину, но и беглому поручику, ставили Дубровского вне закона уже безо всякого участия Сваневича; драгоценности баронессы тут не имели ровным счётом никакого значения.
Бездельные тамбовские родственники продолжали писать о разбойниках, собирая слухи по знакомым, а Сваневич переживал за то, что Дубровский всё ещё не схвачен: очень уж хотелось ему насладиться окончательною победой над недругом. Наконец, утомившись ждать, он исхлопотал отпуск и, едучи через Рязань будто бы в Тамбов, пристал к жандармской команде, направленной из губернского города в уездный Раненбург для поимки Дубровского.
Исправник удивился такому появлению гвардейца: жандармов не принято было жаловать, и в офицерские собрания их не допускали. Однако Сваневич в приватном разговоре объяснил это намерением собственноручно поквитаться с Дубровским; тогда исправник решил, что офицер, одержимый жаждою мщения, делу не помеха – глядишь, поможет скорее покончить с разбойниками.
В десятидневном пути до Раненбурга у Сваневича было время обдумать встречу с Марией Кириловной. Трясясь по дорогам, он с утра до ночи представлял себе, как явится к Троекурову; мысленно говорил с генералом и дочерью его, старательно подбирал объяснения тому, что давно не отвечал на Машины письма…
…и вздохнул с несказанным облегчением, узнав, что Мария Кириловна только вышла замуж. Также узнал он, что Дубровский с документами француза целый месяц жил у Троекурова и в день свадьбы явился, чтобы похитить невесту, но был ранен князем Верейским.
– Его светлость сами стреляли в разбойника по безвыходности положения, – говорил исправник, – но нам строго-настрого велено взять Дубровского живым. Ничего, возьмём! Никуда не денется.
Исправник в азарте потирал руки, Сваневич же испытывал сомнения в успехе предприятия. Конечно, шайка, в которой один главарь увечен, а другой ранен, представляла теперь меньшую опасность. И всё же воинство, отряженное для дела, заставило Сваневича крепко загрустить. Инвалидная команда к штурму лесного лагеря не годилась; исправник правдами и неправдами раздобыл больше сотни солдат, коих именовать можно было единым словом – сброд.
Сваневич по бытности своей помещичьим сыном имел представление о рекрутах. Когда выходило высочайшее повеление собрать их тысяч двадцать, количество это разделялось по пропорции душ мужеского пола между провинциями и губерниями: от четырёх сотен крепостных людей надобно было поставить одного рекрута. Никто из крестьян брата или сына своего ставить не желал, отрывая от хозяйства, и потому четыреста человек собирали с каждого двора гривны по три или четыре – на рекрута выходило от ста двадцати до ста шестидесяти рублей, а с другими подмогами до ста восьмидесяти. Такими великими деньгами, удивительными даже для Европы, где крестьяне побогаче русских, нанимали одного бобыля, ни к чему не годного, часто пьяницу или больного. Ежели и такого не находилось, брали мужика из беглых или вовсе уж сарынь презренную – речного бурлака. Вот и получалось, что у лучших крестьян отнимались деньги, а в солдаты поступали самые негодные. Когда в других европейских государствах добровольному рекруту полагалось пять рублей задатку, в России по ста восьмидесяти рублей получали негодяи, которыми безопасность империи и спокойствие народа охранены быть не могут. А Сваневичу с десятком жандармов и сотнею такого сброда предстояло теперь штурмовать разбойничий лагерь, место которого удалось разведать.
В лагере же тем временем старая Егоровна ходила за Дубровским, лежавшим в атамановой избе. По счастию, рана оказалась хотя и серьёзной, но не смертельно опасной: Владимир потерял много крови, пока разбойники везли его в лес, однако пуля кости не задела.
– Опять у нас две руки на двоих, – силился шутить Дубровский, серыми губами улыбаясь капитану и напоминая первую их встречу в кабачке у Малой Коломны. – Хотите, помогу вам трубку набить…