Русский Зорро, или Подлинная история благородного разбойника Владимира Дубровского

– Она не забыла… не забыла меня! – Дубровский шагнул к столу; опершись на него, он подался к баронессе и продолжал с жаром: – К замужеству её приневолили. Как могла она противиться князю с Троекуровым? Мария Кириловна – жертва, много более несчастная, чем я. Но князь теперь мёртв, и она… Нет, она не забыла и по-прежнему любит меня! Иначе не стала бы писать ко мне, и я бы не очутился здесь.

Глаза Жюльетты сузились, взгляд сделался холодным.

– Она не стала бы писать, когда бы я её не упросила, и это стоило больших трудов. Пришлось поклясться, что после побега из крепости ты никогда уже не смутишь её покоя, – лишь тогда взялась она за перо. Ты разве удивлён?.. А я не нахожу ничего удивительного в том, что юная красавица предпочла нищему, отверженному всеми разбойнику состоятельного добропорядочного князя! Мария Кириловна тебя любит? Господь с тобою! О какой любви ты говоришь?

Владимир отшатнулся, когда баронесса выпростала из-под накидки руки и развернула их ладонями вверх, словно чаши весов.

– Здесь Дубровский, а здесь Верейский, – продолжала она, покачивая ладонями вверх и вниз. – Здесь – то, что мог предложить ей ты, а здесь… Погоди, ты ведь ещё не знаешь: отец её тоже умер прошлой ночью! Бедняжка теперь наследует обоим… Экая удача: схоронить разом нелюбимого мужа и тирана отца! Прекрасная молодая вдова, генеральская дочь, княгиня, помещица при восьми тысячах душ крепостных сделается царицею любого бала в Петербурге – и завидною невестой для первых столичных кавалеров, а не для висельника из провинции. Из-за поминального стола пересядет она в карету и умчит из этих краёв, чтобы никогда не возвращаться. Нынче Петербург восхищён цветущей красотою Натальи Пушкиной и графини Соллогуб; но уже завтра их потеснит несравненная княгиня Верейская… А Владимира Дубровского больше нет, как ты верно заметил. Что ей теперь в твоём имени? Она поспешила забыть его, и письмом лишь откупилась от воспоминаний, вняв моим уговорам. Забудь и ты о ней, коли в самом деле счастие Марии Кириловны для тебя – не пустой звук. Смирись и не тревожь её понапрасну.

В протяжении речи баронессы Дубровский опустился на скамью и спрятал лицо в ладонях. Ничего не мог возразить он – Жюльетта была кругом права. Наконец она замолчала; ссутулившийся Владимир несколько времени сидел без движения, а после отнял руки от влажных глаз и тихо вымолвил:

– Наивный глупец, я жил последнею надеждой… Теперь её не стало, и коли так – бежать резона нет. Qui n’a rien ne craint rien; кто ничего не имеет, тот ничего и не боится. Ворочусь в крепость, а там великий князь окончит вскорости мои страдания.

Жюльетта стянула перчатки и холодными тонкими пальцами коснулась рук Дубровского, безвольно лежавших на столе.

– Бояться тебе и вправду нечего, мой друг, – сказала она. – Но как же ты ничего не имеешь, когда у тебя есть я… и есть ларец графини де Гаше с тайною, которая в нём заключена?

Дубровский вздрогнул, а баронесса продолжала:

– Я сказала – смирись, но не сказала – сдавайся! Мне всё известно про записки в тетрадях и ожерелье Марии-Антуанетты, ведь я многие годы жила бок о бок с графиней. При всём своём хитроумии она вполне доверялась мне; доверься и ты…

Потрясённый Владимир молчал; Жюльетта всё крепче сжимала его пальцы.

– Ну скажи, скажи: чем ещё я могу искупить свою вину и доказать свою любовь? Я изошла слезами, узнав о своей ошибке. Я спешила сюда из Петербурга, чтобы упредить великого князя. Я помогла тебе бежать из тюрьмы и помогу скрыться за границей… Уедем! Заберём ларец и уедем в Европу. Ожерелье продадим графу Валицкому – ты же помнишь его в Петербурге? – он совершенно несносный старик, но заплатит любые деньги. Покуда записки графини у нас – мы в безопасности… Уедем, прошу тебя! Ведь мы ещё можем быть счастливы; мы должны быть счастливы!

Баронесса умоляюще заглядывала в глаза Дубровскому – и дождалась, пока он ответит на её пожатие. Поднеся руки Жюльетты к губам, Владимир прошептал чуть слышно:

– Лили… бог мой… Лили…

Глава V

Зимою Нащокин, прикатив из Москвы в Петербург, застал Пушкина всё в том же пасмурном настроении: за несколько месяцев, пролетевших с их осенней встречи, в денежных его делах мало что изменилось. Когда Павел Воинович, румяный от февральского мороза, явился на пороге квартиры своего друга, – тот лежал в кабинете на диване и просматривал копию отцовской доверенности, составленную полуграмотным управляющим. В руке далеко от глаз держал Александр Сергеевич круглые очки, которыми, словно лупою, водил по строкам.