Русский Зорро, или Подлинная история благородного разбойника Владимира Дубровского

Сваневич был пьян. Первый стакан он осушил довольно скоро и, сказавши дерзость, залпом прикончил другой. На войне гвардейцы пили жжёнку перед атакою: горка сахара совместно с алкоголем – лучший рецепт эликсира безумной храбрости. Воевать Сваневичу не доводилось, но пунш сделал своё дело.

Дубровский резко поднялся из кресел. Румянец, гулявший на скулах, сменился бледностью, когда он отчеканил:

– Вы оскорбили честь дамы. Я вам этого не спущу.

Сваневич тоже встал, не убирая с лица кривой ухмылки.

– Ну наконец-то, – по-прежнему глумливо сказал он. – Я к твоим услугам.

– Дуэль?! – вскинулся Пушкин.

Глаза Толстого полыхнули мрачным огнём при виде двух молодых петушков, и он молвил:

– Как покойный приятель мой, генерал Кульнев, говаривал: люблю нашу матушку Россию за то, что у нас всегда где-нибудь да дерутся.

– Господа, – с укоризной протянул Нащокин, – ну что вы, право… Я меж двух Владимиров уже собирался желания загадывать, а вы драться! Полагаю, довольно будет и письма с извинениями…

Дубровский перебил его, обратясь к Толстому:

– Фёдор Иванович, вы человек опытный в таких делах. Прошу вас быть моим секундантом.

– Изволь, Владимир Андреевич, – кивнул граф.

Пушкин переживал, что в залу может выйти Натали.

– Ей нельзя волноваться, – напомнил он, и гости, кроме Нащокина, поспешили покинуть его дом.

Глава XII

– Взвести друг на́ друга курок и метить в ляжку иль в висок… и метить в ляжку иль в висок…

– Что ты там бормочешь? – спросил Толстой. Лицо его с раскидистыми седыми бакенбардами утонуло в поднятом воротнике медвежьей шубы; голос звучал глухо.

Сидевший рядом в возке Дубровский прикусил язык: два дня после визита на Галерную пушкинские строчки крутились в голове и вот ненароком прозвучали вслух.

– Дрянь погода, – сказал он и тоже прикрыл лицо воротником.

Нащокин сидел напротив спутников, упираясь в них коленями, на которых то и дело поправлял тяжёлый ящик с гарнитуром дуэльных пистолетов. По дороге мело; скрип снега под полозьями мешался со звоном бубенцов, топотом копыт и тихим завыванием, – в окошки возка тянуло ледяным ветром; опущенная циновка спасала плохо.

– Да уж, в такую метель стреляться никому не пожелаешь, – заметил Нащокин.

– Что за беда? – Толстой глянул на него из-под низко надвинутой меховой шапки. – В дуэльном кодексе ясно сказано: противники должны в равной мере терпеть от недостатков места, погоды и всех внешних обстоятельств. Сваневича ждёт совершенно то же самое.

Да, дуэльный кодекс определял всю процедуру до мелочей.

По правилам оскорбление, нанесённое женщине, её не касалось, но падало на защитника: оскорблённым считался Дубровский. Притом тяжесть оскорбления повышалась на одну степень – и соответствовала третьей, самой высшей, как если бы Сваневич отвесил поручику пощёчину.

На следующий день после вызова Толстой и Нащокин, который стал вторым секундантом Дубровского, явились к секундантам Сваневича – двум офицерам полка – и потребовали, чтобы Сваневич принёс извинения или дал сатисфакцию посредством оружия. Когда бы послушались миролюбивого Нащокина, оскорбление можно было бы представить неумышленным, а извинительное письмо окончило бы дело. Но Сваневич хотел драться; Дубровский выбрал дуэль на пистолетах, и секундантам осталось лишь решить прочие условия поединка.

Место назначили на Чёрной речке, где Дубровский познакомился с Толстым. Столичные дуэлянты повадились ездить в этот ближний пригород, как и дачники, но зимою на заснеженных берегах дачников не было…

…и на третий день после вызова в четвёртом часу пополудни лошади неспешно тянули туда крытый возок с участниками дуэли.

Молчание нарушил Толстой. Он повернул голову и примял воротник, чтобы Дубровский мог лучше слышать.

– Ты давеча спрашивал, счастлив ли я со своею цыганкой. Тогда я не ответил, сейчас отвечу: дай бог тебе когда-нибудь такого счастья… Только беда у нас. – Граф посмотрел в глаза Дубровскому. – Детки долго не живут. Авдотья Максимовна рожала мне одного ангелочка за другим – и все умирали в малых летах. Я никак понять не мог, за что нам такое горе. Думал, думал… И додумался. Коли есть долги, их надобно платить. Ты про мои дуэли слыхал, наверное?

Дубровский кивнул. Ещё бы не слыхать! Любой разговор о поединках в Петербурге сворачивал в конце концов или на четверную дуэль с участием Грибоедова, или на победы Фёдора Ивановича – давнишние, но легендарные: граф дрался на трёх континентах и всегда выходил победителем.