Русско-японская война и русская революция. Маленькие письма (1904–1908)

Примите в соображение, что прожить в год 50 лет значит, конечно, приобрести огромный опыт и большую мудрость; но, увы, события мелькали, как молния, и гремели, как гром, люди бросались спасаться, очертя голову, крестились со страху, гадали, обвиняли друг друга, грызлись, бесновались, теряя всякое соображение и старились ужасно, старились мыслью и энергией. Когда они переживали естественно 50 лет со времени детства, и опыт естественно нарастал, происходила самокритика и поверка пережитого и слагались и ум, и характер, и воля. Быстрый опыт, оглушающий, как гром и ослепляющий, как молния, не мог дать такого результата, а мог только угнести душу и состарить ее в дряблую ветошь…

Так началась наша революция. Но ведь все постарели на 50 лет, и зрелые люди и молодые?..

Нет, совсем нет. Те, кому было три года назад 20, не прожили 50 лет в один год. Граф Витте, говоривший в Г. совете, очевидно, имел в виду своих сверстников, вообще людей, стоящих у власти, и около нее, приблизительно от 45 до 65 лет. Когда кровь кипит и сил избыток, столь быстрое переживание невозможно. Но молодые видели погром старших, видели чудеса военного падения великой державы и падения ее внешнего и внутреннего авторитета. При молодом зрении они и видели это яснее, при молодых чувствах они и воспринимали бодрее эту радость крушения старших, у которых не оказалось ни силы воли, ни силы таланта и даже не оказалось и силы патриотизма. Они видели, как старшие трепетали перед мальчишками, перед гимназистами, не говоря уже о студентах, они видели, как им повиновалось все правительство и как трусили министры и государственные люди перед забастовками и перед организацией вооруженного восстания. Они чувствовали в молодой самоуверенности, что государство разваливается, что спасти его могут только эти молодые свидетели погрома. Они тоже пережили много, не 50 лет, конечно, но втрое, вчетверо против обыкновенного течения жизни наверно. И в них выросла самоуверенность неотразимая в том, что если дать им волю, то они все немедленно переустроят, не останавливаясь перед самыми сильными террористическими средствами, чтобы запугать малодушных, бессильных и бездарных, и Россия воспрянет в новом величии и в блеске счастия, никогда небывалом. До той даты, которая дана графом Витте, т. е. до 17 октября 1905 г., они так не думали, так не были самоуверенны, но когда старшие так опростоволосились, так постарели в один год, они получили стальную твердость уверенности в своих силах и в чудесах быстрого совершения событий. Они думали, что рост и возрождение так же быстро, как падение, совершается, и переуверить их в противном может только такая же стальная уверенность в победе государственности и мирных реформ и сильные государственные способности и мужество в борьбе за авторитет власти.

Неужели наше будущее только за теми, которые родились до 12 декабря 1904 г. и за теми, которые родились немного раньше, например, в самом конце прошлого столетия? Неужели все то, что созрело в XIX веке, в самом деле бессильно и не может остановить разбушевавшуюся волну, на гребне которой являлось и является столько грабителей, разбойников и убийц, против которых отказывалась Г. дума произнести приговор осуждения? Чего она ждала? Разве от нее просили, не требовали, а именно просили чего-нибудь бесчестного, каких-нибудь новых цепей и оков? От нее просили, чтобы она назвала убийство убийством, а не подвигом, грабеж грабежом, а не экспроприацией на «освободительные цели», на помощь революции.

И это в то время, когда русская трагедия шла ближе и ближе к кровавой развязке. В Г. думе кричали уже не против правительства, не против министерства, а против всей русской истории, против всех завоеваний русского мужества и русского гения. Поднималась и укреплялась волна отторжения целых областей и «освободительное движение», топча авторитет власти, топтало объединение Русской империи, работу целых веков. И вот сегодняшний день настал, когда от Г. думы уже потребовали выдачи целых 55 депутатов, которые обвиняются в тяжком государственном преступлении.

Конец ли это нашей трагедии или начало ее конца — я не знаю. Но трагедия продолжается, и влиятельная думская партия еще медлит дать ответ, который уж ни в каком случае не может быть «гордым».

2(15) июня, №11214

DCCVII

Была Дума весенняя, апрельская, была Дума зимняя, февральская, будет Дума осенняя, ноябрьская. Я думаю, что будет и летняя Дума, августовская, например. Так по всем временам года будем Думу думать и до чего-нибудь, наверно, додумаемся. Я не слишком верую и в будущую Думу. Какая она будет? Кадетская, октябристская, правая, пестрая? Нельзя предугадать. История идет своим чередом, по своим законам, которые пишутся не заранее, а после того, как события совершились.