Русское

– Денег у меня нету, – сказал он. – И к сожалению, я все еще болен. – Потом он предложил показать им свои фронтовые раны.

– Да здравствует революция, – тихо сказал Попов.

– Да здравствует революция, – повторил Александр.

Солдаты повернулись к Попову.

– Сами все слышали, – сказал он им. – Я за него ручаюсь.

– Ну, коли ты из наших, тогда живи, – сказал первый солдат и похлопал Александра по спине. – Жаль, табачку у тебя нет, – добавил он.

Солдаты ушли.

Под взглядом Попова, стоявшего рядом, Александр чувствовал себя абсолютно разбитым. Дело было не только в ударе прикладом и не только в пережитом страхе: он чувствовал себя униженным, поскольку пришлось опуститься до жалкой лжи перед человеком, которого он больше всех на свете ненавидел и презирал. Он встретился взглядом с Поповым.

– Почему вы так поступили? – спросил он.

С минуту Попов не отвечал. Казалось, он тоже размышлял.

– Помните, как вы однажды назвали меня лжецом? – сказал он. – Я тогда тоже использовал вымышленное имя. Это вызвало у вас отвращение, не так ли? – Он помолчал, холодно глядя на Александра. – Вы еще назвали меня трусом. – Он медленно повел головой из стороны в сторону. – А почему вы сейчас так вдохновенно лгали, Александр Николаевич? Я вам объясню. Вы лгали не просто так. Вы лгали не случайно. Вы лгали, чтобы спасти свою шкуру.

Александр не мог это отрицать.

– Я просто хотел посмотреть, как вы это сделаете, – спокойно сказал Попов. – Интересное было зрелище. Завтра, или послезавтра, или послепослезавтра вас схватят. И тогда я вас уже не спасу. Вам придется самому за себя отвечать. И если меня спросят, я скажу, кто вы есть на самом деле. – Он сделал паузу. – А пока, положим, вы будете знать, что ничем не лучше меня. На самом же деле вы даже хуже. Вы – ничтожество. Прощайте.

Попов ушел.

Александр Бобров, глядя ему вслед, все спрашивал себя: правда ли это?

На следующий день Бобровы уехали в Финляндию.

1918, июль

В месяцы, предшествовавшие июню 1918 года, во Владимире Суворине стали происходить довольно неожиданные перемены. Трудно сказать, были ли они следствием событий, бурливших вокруг, или просто приблизилась старость.

События той весны могли бы потрясти любого.

Через неделю после отъезда жены его вызвали в ЧК и спросили, где она. Он сказал им чистую правду, что она уехала в Финляндию.

– Мы оцениваем ваше состояние в двадцать пять миллионов рублей, – заметил один из чекистов. – Что вы можете сказать на это?

– Я и не знал, что у меня так много денег, – вежливо ответил он.

– Это ненадолго, – пообещали ему.

В марте Суворину сообщили, что дом в стиле ар-нуво переходит в собственность государства, а еще спустя два дня большой суворинский особняк стал музеем. В апреле его заводы в Русском были экспроприированы. В конце мая его попросили потратить несколько дней на объяснение различных аспектов работы всех его московских заводов, после чего он лишился и их. К июню у Суворина уже ничего не осталось.

Это было странно. Он никогда особенно не интересовался предпринимательством за пределами России, за исключением того, что касалось искусства. У него не было зарубежных инвестиций. Единственными вкладами в иностранных банках, которыми располагал этот крупный промышленник, были счета в Лондоне и Париже, на которые он и его сын покупали произведения искусства и которых хватало на жизнь супруге, но не более того. Поэтому к июню Суворин стал беден.

Самого его никто не преследовал. Когда дом стал музеем, его лично посетил министр Луначарский, добрейшей души человек, который со своей лысиной и пенсне на носу походил скорее на профессора, чем на революционера.

Луначарский был прямолинеен:

– Дорогой мой, музею нужен смотритель. Кто, как не вы, может им быть? А дочку берите себе в помощницы.

И им разрешили поселиться в маленькой квартирке в задней части дома, когда-то там жила экономка.

Поэтому каждый день Владимир Суворин торжественно водил по галереям группы рабочих, которых Луначарский с энтузиазмом отправлял к нему на грузовиках, а Надежда пыталась растолковать озадаченным пролетаркам картины Пикассо или тихо подметала пол.

Физические перемены в Суворине были таковы: во-первых, он похудел так, что оставшаяся одежда висела на его крупной фигуре. А во-вторых, то ли потеря веса сказалась на лепке его лица, то ли что-то не так было с организмом, только начал он стремительно меняться. Его нижняя челюсть как бы вытянулась, глаза увеличились и запали в глазницы, нос стал казаться длиннее и более грубой формы. К концу июня, хотя он и не был таким высоким, как Савва Суворин, сходство с его дедом в старости стало поразительным.

И возможно, из-за житейских передряг в нем что-то проявилось от характера Саввы. Ибо теперь человек, для которого не существовало ничего невозможного, стал довольно молчалив и осторожен. И решителен.