Русское движение за тридцать лет (1985-2015)

Поляков снова стал опасаться, и в итоге представления о полноценности проекта у нас с ним разошлись. Его тревоги всячески раздували его зам Л.В. Колпаков и завотделом политики и экономики И.А. Серков. Опытный журналист, Серков мог бы отлично работать цензором, т. к. обладал замечательным политическим чутьем и неизменно подчистую вымарывал из моих (думаю, из всех других тоже) публикаций в аккурат то самое, ради чего они писались. Он заявил мне, что инициатива с «Русским вопросом» напоминает ему ситуацию с «Новым миром», когда стоял выбор: печатать Солженицына или сохранить журнал. Мне это было лестно, но на пользу делу не пошло. В дальнейшем эти два человека сделали все что было в их силах, чтобы «зарубить» выход нашего приложения.

Проблема была еще и в том, что деньги, собранные год назад на приложение, разошлись, а новые только предстояло отыскать. Помог случай, выведший на меня немолодого русского бизнесмена, который нашел меня сам и вызвался выплачивать мне ежемесячно и без всякого отчета 250 тыс. руб. — именно ту сумму, которая требовалась для вкладыша в «ЛГ».

Наконец в № 32 (август) 2009 года вышло приложение «Русский вопрос» на четырех полосах, полностью оплаченное мною. Оно прошло такую жесточайшую тройную цензуру (Серков, Колпаков, Поляков), что в окончательно вылизанном варианте, увидевшем свет, я не дал бы за такое достижение и пяти рублей. Все сколько-нибудь информативное, живое, острое было вытоптано влоск. К тому же Колпаков вопреки обещанию оформил приложение не как отдельный вкладыш, и оно выглядело довольно паскудно и невразумительно как какое-то охвостье собственно газеты. Я чувствовал себя жестоко обманутым. Из девяти предложенных мною материалов в выпуск попало только четыре и те обкорнанные бог знает как. Как я ни бился, но перебить плетью обуха не мог; Поляков ставил вопрос ребром: либо так, либо вернем деньги и до свиданья. Я бесился страшно, но что я мог поделать? Единственная, наверное, страна, где за свои деньги получаешь не то, о чем договаривались, это наша Россия!

Тем не менее я считал: лиха беда начало, надо пробить брешь любой ценой, надо просунуть ногу, а там протиснем со временем и все остальное. Я понимал дело так, что плачу не за этот жалкий и никчемный результат, а за перспективу. К сожалению, я просчитался: перспективы проект не получил.

Постоянные отлучки, командировки и творческие отпуска Полякова не способствовали нормальной работе; уезжая, он все оставлял на откуп Серкову. А с ним мне было невозможно достичь взаимопонимания. Его патологическое «как бы чего не вышло» прямо противоположно моему жизненному кредо. Я видел в его действиях и редактуре откровенный саботаж проекта, прямое противодействие. Мне пришлось специально в его присутствии провести заседание редсовета, на котором каждый материал, предлагавшийся в номер, был обсужден и предварительно утвержден. Теперь уже не я лично, а редсовет, составленный из уважаемых людей, предлагал согласованный вариант, которому Серков не решился противостоять напрямую. Но он хорошо изучил Полякова и действовал наверняка, чтобы утопить нашу затею.

Когда, наконец, второй выпуск был подготовлен, я надеялся, что он пройдет без запинки. Не тут-то было! Колпаков и Серков умудрились так накрутить Полякова, стращая его закрытием газеты и утратой редакторского поста, что снова началась жестокая изнурительная битва за содержание приложения… Я вынужден был заявить, что если они хотят, чтобы мы оплачивали не свой, а их вариант вкладыша, то так дело не пойдет. Наш редсовет — команда «высшей лиги», и если на деле мы призваны всего лишь реализовывать некие планы «ЛГ», то пусть тогда газета нам за это платит, как положено, а не получает деньги с нас.

Мы договорились, наконец, что я отправлю выпуск третейскому судье — члену редколлегии историку Андрею Фурсову, которого Поляков очень уважает. Что я и сделал. Фурсов был в шоке: на его взгляд содержание было стерильно и безупречно, придраться не к чему! О чем он и сообщил Полякову. Но тот уже принял свое окончательное решение и, когда я позвонил, сказал мне, что им такое приложение не надобно вообще.

На этом в истории с «Русским вопросом» была поставлена точка.

Тем временем у моего спонсора была уведена из дома 18-летняя дочь, поддавшаяся на улещивания вербовщиков, представителей татской диаспоры, и он все средства вынужден был пустить на ее поиски, которые вряд ли что дадут, т. к. по некоторым данным, девушка могла быть вывезена в Израиль.

Это был явный знак судьбы, показавшей мне тщетность моих надежд.

Пророческим оказался символ (фото), выбранный мной для заставки «Русского вопроса»: колокол, упрятанный за решетчатую ограду, с языком, связанным грубой веревкой. Мне удалось «протащить» эту картинку только потому, что в уменьшенном виде на ней мои цензоры не разглядели ни решетку, ни веревку, и они выплыли только при печати в увеличенном формате.

Я опубликовал в первом и единственном выпуске приложения несколько своих материалов, в т. ч. под псевдонимом и анонимно. Но это, конечно, слабо утешает.