Рогозин принял решение подтянуть к себе и дать приличное содержание вот этому самому целому поколению русских активистов, воспитанному в условиях раннего капитализма и пропитавшемуся дешевым прагматизмом и цинизмом, морально подвижному, гораздо менее идеалистическому, чем их старшие товарищи. Но шустрому, шумному и креативному, годному на многое. Он широко раскинул сеть и уловил в нее практически все живое и дееспособное, что можно было привлечь к работе. И тем самым предоставил определенный плацдарм и материальные (а с ними и информационные, и организационные) возможности тому Русскому движению, которое дожило и до наших дней в ожидании очередного переформатирования.
Со своей стороны, уставшие от вечного безденежья и непосильных трудов на чистом энтузиазме, русские организации и активисты потянулись к опальному политику. Ведь это позволяло, благопристойно оставаясь в оппозиционном секторе, обрасти новыми возможностями, продвинуться на новый уровень политического существования. Рогозин-оппозиционер, грубо преследуемый Кремлем, вмиг оказался мил Русскому движению, включая и бывших его непримиримых критиков, как, например, автор этих строк.
Рогозину не суждено было пройти триумфальным путем партийного строительства, но след в истории его попытка оставила глубокий. Дело в том, что после, во-первых, лишения регистрации НДПР, а во-вторых, краха и фактического уничтожения «Родины» как отдельных центров силы вопрос о едином Русском движении снова[82] встал в повестку дня. Уже весной 2005 года «Национальная газета» писала:
«Сегодня в стране поднимается не только протестное настроение, но и национальное русское самосознание. Проще говоря, русский национализм. Будущее — за ним, это признают даже такие отпетые русофобы, как Эмиль Паин. На гребне этой русской националистической волны — наша Национально-Державная партия и еще несколько организаций, основная часть которых входит в Русское национальное движение…
В этих условиях всеобщей изверенности неразменной политической валютой становятся две вещи. Это,
Но мы принимаем и ответственность за единство Русского национального движения, которое сами же и инициировали[83].
Это значит, нам пора садиться за круглый стол с коллегами и договариваться обо всем подробно: кому что делать в грядущей национальной революции…».
В сущности, в России того времени было три центра, способных в какой-то мере консолидировать Русское движение: 1) Национально-Державная партия России (хоть и была лишена регистрации и не располагала существенными матресурсами); 2) Оргкомитет Русского марша, который с 2006 года постепенно стал развиваться в подобие координационного центра Движения; 3) новая структура, затеянная Рогозиным с целью последующего преобразования в политическую партию; ее замысел вызрел уже к середине осени 2006 года.
Скоро оказалось, что ни «четкая передовая идеология», ни «незапятнанная политическая репутация» неконкурентоспособны, когда речь идет о больших финансовых возможностях соперника. Ибо новое поколение русских политиков уже свято уверовало во всесилие денег и с восторгом подхватило тезис Белковского о том, что «бабло побеждает зло». Исторически выиграл именно третий центр, подтянувший к себе практически всех участников Русского марша (что, однако, не похоронило независимый Оргкомитет РМ).
Впрочем, если сказать правду, НДПР к тому времени уже прошла высшую точку своего развития и возможностей, и ее судьба, вслед за судьбой «Памяти», НРПР, РНЕ, ННП и т. п., клонилась к закату. В своей ежегодной летописи событий под 2005 годом я записал: «Прошел VI съезд НДПР. Кризис партии, постаревшей, поредевшей, отстойной. Нужна тотальная модернизация, на которую старый состав не способен…». Ничего этого сделать уже не удалось, и партия стала тихо сходить со сцены. Она еще выводила на РМ в 2006 и 2007 гг. в Москве несколько сот людей, располагала тремя СМИ, в том числе авторитетной «Националкой», а также шестью десятками с лишним реальных региональных структур, пользовалась репутацией идейного маяка, но обаяние перспективного лидера утратила и быть флагманом уже не могла.